– Рита, не надо меня веселить. Мне не так уж и плохо, просто я очень устал.
Она смутилась.
– Может, хоть пива возьмем? – спросила девушка. – У нас и хлеб кончился…
– Это можно, – сказал Рома.
Они закупились в круглосуточном ларьке, где, к удивлению Ромы, среди длинных стеклянно поблескивающих шеренг бутылок с разнообразным горячительным, действительно нашелся и хлеб.
На ужин у Риты была вареная картошка и бигас – кислая капуста, потушенная с колбасой и кетчупом. Впрочем, Роме давно были известны способности Риты из жалких остатков, найденных по сусекам, соорудить потрясающее блюдо. От острого бигаса на глазах у Ромы выступили слезы.
– Гарик любит поядреней, – улыбнулась Рита и достала керамические кружки под пиво.
– Я тебе здесь постелю, на топчане, – сказала девушка, когда они поужинали.
– Я могу и сам, – сказал Рома. – Белье дай только.
– Нет уж, – сказала Рита. – Сегодня я буду за тобой ухаживать.
Она ушла в комнату за бельем, а Рома открыл окно, достал с полки заранее примеченную пепельницу и закурил.
Он помог Рите разобрать топчан. Девушка быстро заправила постель, села рядом с Ромой. На кухне вместо табуретов и стульев стояли длинные деревянные лавки, из чего Рома заключил, что Гарик, во-первых, неплохо зарабатывает, а во-вторых, любит собирать у себя большие компании. Рита закурила тоже. Девушка пускала кольца дыма – она только недавно научилась этому трюку – и искоса посматривала на Рому, погруженного в свои мысли.
– Почему, Рита, чтобы стать взрослым, надо стать говнюком? – спросил он вдруг.
«Началось», с некоторым облегчением подумала Рита и ответила:
– Ну, ты преувеличиваешь… Это совсем необязательно. Хотя так, конечно, легче.
– Но я не хочу так, понимаешь? – сказал Рома.
Рита вздохнула:
– Еще как понимаю.
– Я ведь специально на поезде хотел ехать, – продолжал Рома. – Выйду, думаю, ночью в тамбур, окно открою, и…
Рита содрогнулась:
– Прыжок… Только на этот раз без парашюта.
Рома кивнул.
– Я рада, – сказала Рита серьезно. – Что мы все-таки успели тебя с этого поезда снять.
Рома усмехнулся:
– А я-то как рад. Вот я дурак. С тобой здесь гораздо лучше, чем с разбитой башкой на шпалах.
Рита осторожно погладила его по голове, короткие волосы царапнули ей ладонь. Парень улыбнулся, взял ее руку и поцеловал в центр ладони.
– Господи, какая Вика дура! – с чувством сказала Рита. – Променяла на такого…
Рома отпустил ее руку.
– Ладно, – сказал он. – Давай спать ложиться.
Рита затушила сигарету в пепельнице среди других бычков и поднялась. Вдруг глаза ее расширились.
– Рома, подожди, – сказала она. – Так это был поезд не на Веслогорск?
Рома отрицательно покачал головой.
– А куда?
Парень пожал плечами. Рита прыснула.
– Так куда же мы Вичку отправили? – пробормотала она сквозь смех. – Вот это мы дали…
Глядя на нее, Рома засмеялся тоже. Он смеялся и чувствовал, как со смехом выходит боль и загнанные в самый дальний угол слезы.
* * *
Они шли молча. Вскоре гудящая хмельным весельем громада ДК осталась далеко позади. Гарик брезговал широкими, хорошо освещенными проспектами и уверенно срезал через темные дворы. Рикошет всегда хорошо чувствовал направление, но после двух-трех проходных дворов, узких переулков и забора, за который они проникли через дыру, музыкант совершенно перестал понимать, куда они идут. Становилось ясно, что Гарик родился и вырос здесь, в Хиришах – потому что как долго бы ты не прожил в чужом для тебя городе, никогда ночью ты не пойдешь вот так, напрямик, не боясь ни заблудиться, ни тех, кто водится на дне дворов-колодцев. А водились там прелюбопытные твари, с многочисленными крохотными алыми глазками – точками вспыхивающих сигарет, тихо позвякивающие когтями – стаканами и жадно булькающие слюной – пивом из баклах. Гарик старался обходить стороной компании, расположившиеся под детскими грибками, на горках и качелях. Но пару раз их все-таки окликнули. Однако Гарика сразу узнавали, и вместо стандартного «закурить не найдется?» обычно следовало предложение присоединиться, которое Гарик вежливо отклонял.
Когда они оказались в большой роще, Рикошет вздохнул с облегчением. Гарик свернул с асфальтовой дорожки на узкую тропинку, где им пришлось идти друг за другом. Воздух посвежел, но в то же время стал более холодным и влажным. Витек догадался, что здесь недалеко водоем, и понял, что они вышли к карьерам, о которых упоминал Гарик.
Рикошет поднялся на холм вслед за Бабаем. Роща кончалась здесь, сразу за угрюмыми развалинами дома, стоявшего на самой верхушке холма, противоположный склон порос только травой. Витек усмехнулся, оглядывая дом, и хотел уже спросить: «Здесь, что ли?», но тут узнал место. Эти развалины, которые музыкант назвал про себя «дотом», веслогорцы видели при въезде в Хириши. Рикошет посмотрел вперед. Так и есть. Под ногами серебрилась узкая лента Тигоды, чуть правее был мост. На другом берегу чуть ли не от самой воды начинались гаражи.
Витек словно споткнулся.
Даже лунный свет, способный осколок пивной бутылки превратить в алмаз, не мог облагородить эти разномастные, слепленные как попало из ворованных материалов будки. Чуть поодаль от толпы этих разнокалиберных оборванцев особняком стояла квадратная секция одинаковых бетонных гаражей. Музыканту они показались похожими на коробки, в которых прятались зловещие механизмы с голосами игрушек – Танк, Кукла, Астролог и кто-то еще. Скорее всего, это сравнение пришло ему в голову из-за недавнего разговора с Леной, когда Рикошету пришлось блеснуть эрудицией.
Гарик уже начал спускаться с холма. Не услышав шагов Витька за собой, он обернулся.
– Так мы идем к тебе в гараж? – спросил бас-гитарист.
– Да, – сказал Гарик. – Это не мой гараж, правда, а Орешка. Мы там тусуемся обычно, репетируем…
Рикошет криво усмехнулся.
– Не рано ли? – спросил он.
Гарик понял его вопрос по-своему.
– Он отапливаемый, отец Орешка печку с Икаруса снял, – сказал Гарик.
Витек догнал его, и они пошли рядом. Спустившись с холма, Рикошет повернул было к мосту, но Гарик отрицательно покачал головой.
– Мы пойдем через карьеры, так короче.
Они прошли берегом реки, перебрались через сильно сузившуюся здесь Тигоду по явно самодельному мостику.
– И какая у Орешка машина? – спросил Рикошет, когда они шли по узкой косе между двумя карьерами. Дальний берег карьера был очень высоким – туда пошел весь отвал из карьеров, и музыканты находились как бы на дне огромной чаши. Ни гаражей, ни последних городских многоэтажек отсюда видно не было. Черное небо с яркими точками звезд и серебряным полумесяцем в центре свода начиналось сразу за кромкой отвала.
