Я знал, что опасность была в страхе. Страх овладевал не только разумом, но и телом. В своей высшей точке он мог отнять сознание, остановить сердце… И тогда ветер уже не сможет контролировать мое тело. И мы оба умрем. В туманности Альциона я должен был потерять сознание, прежде чем ветер мог вмешаться, так как я был парализован ужасом, и ветру было бы не справиться с моим телом, пока мое воображение питало его страхом.
Если я позволю страху овладеть мною, произойдет что-то ужасное.
Я боролся.
Бок о бок с ветром мы боролись против обстоятельств и против нашей собственной слабости. Если ветер и оказывал мне какую-то активную помощь, то я этого не замечал. Если я каким-то образом помогал ветру, то это происходило как бессознательный акт воли. Но даже если каждый из нас боролся сам за себя, влияние одного на другого было большим. Это сплачивало нас теснее, чем мы достигли бы этого когда-либо разумными разговорами. Мы сплавились отчаянием и смертельным страхом.
Когда я раньше размышлял о ветре, было часто появлявшееся логические опасение, что телесная смерть была возможна только для меня. Он же мог бы просто перейти к новому хозяину. Я всегда был обеспокоен тем, что он обращается с моей жизнью легкомысленнее, чем я сам. В ту ночь я понял, что был неправ. Пока он жил в моем мозгу, ему — как и мне — грозила смерть. Он мог иметь девять жизней кошки, но жил всегда только одну. Приспособившись к моему мозгу, чтобы жить в нем, он стал совершенно человечным, если этот процесс не был и обратным. В природе вещей было заложено, что он умрет со мной, если умру я. Это я открыл, когда мы вместе боролись в джунглях.
После этого я долго не мог отделиться от ветра. То мгновение было поворотным пунктом в истории моего собственного отчуждения.
Я знал, что если мы выживем, я уже никогда не стану прежним.
Я победил свой страх.
Музыка продолжала звучать, и у нас было достаточно стойкости и решимости, чтобы играть либо пока не свалимся, либо пока на пауков не перестанут действовать гипнотические чары.
Постепенно мы начали тосковать по утру. Это была осмысленная цель. Мы знали, что завтра будем вынуждены играть целый день и ждать вечера, но это ничего не меняло. Мы могли править только к ближайшей цели, которую сами ставили перед собой. Бессмысленно думать о бесконечном или безграничном. Совершенно определенно, проблема была конечна и ограничена.
Ночь на Чао Фрии, конечно, не такая длинная, как на большинстве других планет, с которыми я познакомился за годы моих странствий с Лапторном, и так как мое чувство времени было нарушено, она прошла для меня даже еще быстрее. Мне кажется, на те другие миры наша коллективная ментальная сила не подействовала бы. Утренние сумерки придали нам новые силы. Благословение снова видеть что-то, даже если мы и до этого знали, что увидим. Наша надежда выросла.
Дополнительный квант надежды мог вполне даже спасти наши жизни.
Через несколько минут после наступления утра Майкл опять пришел в себя и тяжело откатился от моих ног. Он не вставал. Видимо, вспомнил о пауках и остался лежать, открыв глаза. Я был рад, что с ним все хорошо.
Мерседа проснулась тоже. Прежде чем она успела открыть глаза, Майкл схватил ее за руку и что-то сказал. Она поняла и не проявила ни следа паники, но не ответила и осталась спокойно лежать. Криптоарахниды лишь коротко шевельнулись.
Когда Майкл повернул голову, чтобы поговорить с Мерседой, я уже не мог видеть его лица. Поэтому я не знал, каким было его выражение. Что он мог подумать, когда проснулся и узнал, что я наигрываю что-то на его флейте паукам, а они всю ночь находятся в трансе!
Полагаю, Майкл собирался с силами. Конечно, он попытался бы, если бы был в состоянии, что-то сделать. Но что это было бы, не знаю. Он знал пауков лучше меня и, возможно, смог бы убивать их, не позволяя им освобождаться от транса, как они делали это до меня. Нельзя исключить также, что он намеревался убежать с Мерседой в лес, чтобы спасти себя и сестру. Я бы не упрекнул его за это. Вполне могло случиться, что подобным образом повел бы себя и я.
Но Майклу не понадобились его силы.
Как раз, когда я заметил в жалобных каденциях, что наигрывал ветер, первое замедление, сквозь сумрачное пурпурное утро ударил световой луч, и один из пауков был охвачен огнем. Я был ослеплен и не смог отчетливо видеть того, что происходило следом за этим, но заметил, что луч заколебался, и пауки очнулись от своего оцепенения.
Они двинулись вперед, но у них уже не было шансов. Огненный луч лазера прервался только раз, когда Данель направлял его на место позади нас. Потом он сжег троих, что были за нашей спиной.
В течение трех или четырех секунд они все были охвачены пламенем. Это было прекрасное достижение в искусстве стрельбы.
Вдруг мое тело снова стало принадлежать мне, и я обернулся, чтобы убедиться, что никакой опасности больше нет. Потом я опять порывисто повернулся назад, чтобы посмотреть на Данеля.
Все происходило слишком быстро. Я рухнул. В падении я еще успел заметить, что от деревьев к Данелю кто-то бежит.
Это была Элина.
Флейта выскользнула из моих пальцев, и мое тело погребло ее под собой.
Она сломалась.
Я потерял сознание.
17
Когда я опять пришел в себя, наше общество значительно выросло. Повсюду были люди, лесные жители и другие.
Я почти ожидал обнаружить вокруг себя круг озабоченных лиц, но мои отрывочные сны о людях, пауках и флейте заставили время бежать. Мне сразу же пришло в голову, что моя слабость перешла в сон и уже прошло много времени. Сейчас был почти вечер.
Я был привален к куче камней, а под голову мне сунули какую-то скатанную одежду. Майкл и Мерседа лежали справа от меня. Оба спали. Они были закутаны в одеяла и чувствовали себя, очевидно, хорошо. Между ними сидели Линда и Данель и охраняли их.
Надо мной дежурила Эва Лапторн и девочка, с которой я познакомился в холмах под Коринфом.
— Эй, — сказала Эва, когда я сел, выпрямился и попытался расправить затекшие мышцы. У меня все болело.
— Добро пожаловать в нашу компанию, — ответил я. — Как я вижу, ты доставила ребенка домой. Поздравляю.
— Не совсем, — призналась Эва. — Это ребенок доставил меня домой! Я заблудилась в лесу.
— Меня это удивляет! — Конечно, я ни минуты не думал, что все получилось иначе.
Я посмотрел на Элину. Она подтянула колени к подбородку и задумчиво ковыряла пальцы ног. Пальцы на ее ногах — как и на руках — странным образом приспособлены для этого.
— И все вдруг снова здесь, — сказал я про себя. — Не только кавалерия Соединенных Штатов, но и золотистые девушки. Столько везения в один день у меня не было с тех пор, как…
