Видимо, не доставало ей ласки. Алик, как я понял, был великий ходок в своей вотчине по амурной части. Я как-то заглянул к нему к кабинет (он сам пригласил), смотрю - перед ним сидит одна из тех студенток, с которыми мы прилетели - одета в роскошное бордовое платье с вырезом до бедра (прямо Кармен из стихотворения Орлова...) и пьет, клянусь, не нарзан из фужера. Я не сразу признал в длинноногой красавице "комсорга". Тем более, она теперь была не в очках. Всех других ее спутников, оказывается, Концевич давно отправил на "материк", а Нелю оставил заканчивать отчет для "гринписа". Знаем мы эти отчеты! Подмигнув мне, Концевич тут же сделал лицо деловым, надменным, буркнул, что должен лететь на одну далекую буровую, берет с собой секретаря. Но дело не в этом - прилетают нефтяные начальнички из Башкирии, их угостят, но до завтра их надо побаловать. - Неля им расскажет, как надо беречь природу... а ты поиграешь. Но смотри, не отбей ее у меня! - Так вы... Наташу хотите взять? - только сейчас я понял намерение Алика. - А... а как же ваша супруга? - Почитает книги! - небрежно махнул рукой Концевич.- Я лично всем хорошим во мне обязан книгам. - И рассмеялся, и Неля-студентка тоже тихо засмеялась, преданно глядя на него. Думаю, и платье, и кулон на груди - это были его подарки.
В сквернейшем настроении я вернулся домой и передал Наташе наш разговор с шефом. Она заплакала.
- Что такое?.. - Я не хотела говорить... Он... он ко мне пристает... - Жалобным шепотом жена рассказала, как он порой вызывает ее к себе официальным голосом, а лишь войдет - вскочит, быстро хватает за талию и мурлычет: "Разве я немного не красив?.." И даже, даже... наконец, Наташа досказала... говорит: "Чего ты боишься? Я же с противопожарным средствами...". - Уедем отсюда, Андрей!
Легко сказать. Как?
И мне ведь тут не сахар. Людям музыка в ресторане нравится, но все считают своим долгом угостить скрипача. В "Трубе" имеется еще неплохой аккордеонист, и всё. От бесконечной водки у меня в голове свет вспыхивает, сердцу тесно... Но хоть платят хорошо. У нас уже с Наташей кое-какие деньги накопились.
Нет, наверное, надо потерпеть до весны... а там - вместе с птицами в небо. Они - на север, мы - на юг... - Мне не ехать с ним? Сказаться больной? - обливалась слезами Наташа. - Обидится ж. - Не ехать, - отрезал я. И вдруг придумал. - Я заболею, я!.. - Это был выход... - Сбросил пиджак, лег и попросил Наташу вызвать "скорую". Местного врача Андрея, моего тезку (только ему это неведомо!), я знал - суетливый молодой гуцул с усами вроде бублика вокруг рта. На дне рождения его жены Оксаны весь вечер я им играл украинские мелодии. Он приехал через пару минут. С ним - медсестра в белом халате с металлическим ящичком в руке. - Что такое, Алексей Иваныч? - Подскочил, уже меряет давление. - Не знаю... - прохрипел я. - Кружится все... голова болит... - Так. - Кивнул медсестре. - Тройчатку ему. Пока. - И пригнувшись, шепнул. - Алкогольная интоксикация... надо отдохнуть... Дня три полежите. - Так много?
- Ничего, ничего!.. Если надо, выпишу больничный... Когда врачи уехали, Наташа позвонила Концевичам домой, трубку сняла Эля. Наташа сказала, что мне было плохо, вызывали "скорую". Что она боится завтра оставлять меня одного, но тревожится, не сочтет ли Альберт Иванович все это ее выдумкой из-за нежелания лететь на буровую.
Эля мужу, видимо, что-то сказала, тот перехватил трубку, закричал:
- Где он там? Дай-ка ему!..
- Ему сделали укол, спит... - соврала Наташа. - Но я могу поехать, Альберт Иваныч, если очень нужно... Может быть, ничего с ним не случится? Как думаете, Альберт Иваныч?
Помедлив, Концевич потеплевшим голосом ей ответил: - Еще не вечер... вы еще посмотрите мои буровые... Я поразился его откровенности - ведь жена стоит рядом... Впрочем, это их проблемы. Прошло несколько дней. На наше счастье поднялась пурга, вокруг поселка стало темно, как при пожаре. А может, где-то и вправду нефть горит... И однажды я подумал: "Как бы наверняка узнать, жив ли Мамин?.." По телевидению и по радио за все это время о нашем сибирском авторитете ни разу не упомянули. Но, может быть, здесь имеются московские газеты? Хотя вряд ли. Кто и зачем повезет их к Полярному кругу? Но я все же решил наведаться в местную библиотеку. Она располагалась в бараке с облезлой штукатуркой. Возле крыльца на снегу лежали, жмурясь, белые лайки с хвостами, закрученными бубликом. "Библиотека имени Есенина", - было написано на стеклянной с отколотым краем дощечке у входа. Библиотекарь, как все библиотекари в России, тихая бледная женщина вне возраста, сидела одна, закутавшись в шубу и шаль цвета пепла, читала книгу. Очень осторожно, чтобы не обидеть, я осведомился, нет ли у нее какой-либо периодики, хотя бы областной. - Почему же нет! - она явно расстроилась. - У нас преуспевающая фирма, Концевич интеллигентный господин. Только вот читателей мало, все на буровых. А приедут - не до газет. - И кивнула на длинный стол. - Подшивка "Российской газеты" вас устроит? Есть разрозненные номера "Комсомолки"... Это уже было кое-что. Если Мамин в декабре все же прошел в депутаты Госдумы, о нем должна быть информация. Я начал листать большие страницы... Постановления правительства... Указы президента... И уже потеряв надежду встретить что-нибудь о Мамине, я смотрел мельком, по диагонали. И вдруг - на последней полосе газеты от 17 февраля ( это неделю назад!) в траурной рамке напечатано: "Трагически погиб депутат Государственной думы Мамин В.П. Вчера на него совершено покушение на окраине Москвы, на кольцевой дороге. Неизвестный преступник изрешетил из автомата машину Мамина и скрылся. Это было уже третье по счету покушение на известного депутата и бизнесмена. Труп Мамина В.П. отправлен в Сибирь, на родину." Надо было сразу смотреть некрологи... Но я боялся сглазить надежду. Если жив, нам есть чего опасаться. А если он теперь действительно мертв, мы можем вернуться. Я могу снова пойти в цыганский ансамбль "Ромен-стрит"... Но ведь в городе остались его люди. Ну и что? Небось, делят власть, им сейчас не до нас... Нет, все же лучше уехать за границу: в России все равно страшно нам, и Наташа никак не может забеременеть, хотя очень хочет доказать, что любит меня. Тут у нас не получается... Но как выбраться с Севера? На мой первый же намек Концевич обозлился, засверкал глазами на темном лице: - Бежите, как крысы с корабля?.. - Почему?! - Потому! Наверное, у него случились неведомые нам трудности. Неспроста в последнее время стал раздражительным, и никто к нему не приезжает. Он оставил в покое мою Наташу (правда, до сих пор в гостинице живет студентка Неля). Эх, как бы долететь до железной дороги, до материка. А там сообразим. Может, с его женой договориться - дескать, давайте вместе съездим в теплые края? А по дороге распростимся... Но Эля хандрила: опустив шторы ( весеннее солнце уже мешало) целыми днями валялась на огромном диване, смотрела по "видику" эротические фильмы. Пила в одиночку и курила. Пока еще не растаяла тундра, не ожили смрадные болота, в которых, говорят, лежит не одна сотня тракторов и вертолетов, можно попробовать сбежать на попутных машинах. Но где эти попутные машины? В лучшем случае до соседнего поселка со сгоревшей в прошлом году скважиной... Пешком пойти - волки съедят. Выручил случай - Концевич улетел на вертолете в Тюмень, оттуда, как мы поняли, он самолетом должен добраться до Москвы: предстоял некий съезд нефтяных "тузов". Вертолет вернулся вечером, я взял две бутылки коньяка и пошел в гости к первому пилоту. Я его знал в лицо, он не раз приходил к Алику, когда я играл на скрипке, - приносил красную рыбу. Найти его в этом крохотном селении было проще простого - спросить у мальчишек. - Иваныч? А вон, с флюгером дом. Крепкий, с суровым лицом, как Чкалов, вертолетчик как раз ужинал - ел бруснику ложками. Жена подала скворчащую яичницу с ломтиками лука и сала. - А, музыкант! - обрадовался хозяин. И пояснил жене. - Он тоже Иваныч!У нас и шеф Иваныч! Мы все Иванычи. Хоть русский, хоть еврей. Садись! Что, на охоту хочешь, пока его нету? Он был уже слегка во хмелю, я достал свои бутылки, мы выпили, и я тихо объяснил ему, что нам с Наташей срочно надо к ее маме. Лежит, не встает. Не дай Бог, не увидев дочери, угаснет... Летчик закивал стриженой головой, пот сверкал на его коротких "баках" возле ушей. - Но керосин... - завздыхал он. - Алик ведь все помнит. Может, его дождешься? - Не могу. Наташка ревмя ревет. - Да?.. А как вы узнали, что маманя больна? - И он вдруг очень пристально посмотрел на меня, как будто ничего не пил. Я во-время нашелся, что сказать. - Так ведь.. Альберт Иваныч подарил ей телефон с антенной... Слышно плохо, но мы все поняли. Летчик кивнул и, подумав, скривился - ему самому было неприятно это произносить: - Тысяча баксов. Завтра утром отвезу. - И как бы объясняясь без слов, что ему тоже надо жить, приложил руки к горлу. Ночью мы Наташей собрали наши немудреные пожитки, спали плохо, все чего-то боялись. В шесть часов утра за нами на вездеходе заехал Иваныч. А через час мы уже летели на юг области, к железной дороге. После расчета с вертолетчиком ( мы это сделали перед посадкой), у нас с Наташей осталось всего четыре сотни долларов и тысяч пять новыми деньгами. Не бог весть какие деньги, но все-таки. Концевич нам должен еще тысячи полторы долларов, но мы обойдемся без них... Вертолет дребезжал, гремел, несся в утреннем сумраке. И в моей душе вырастал огромный сверкающий оркестр - разворачивалась неведомая музыка, которую, может быть, я когда-нибудь запишу... Я сидел на железной лавке возле бочки, вонявшей керосином, Наташа - на тряпках. И вдруг она, едва не упав, бросилась ко мне, повисла на шее, стала рыдать. - Что? Что ты?.. - кричал я ей в ушко. Она плакала и ничего не отвечала. То ли до нее лишь сегодня дошло, что Мамина более нет на свете... то ли радовалась обретенной свободе... Я спрятал ее лицо у себя на груди и подумал: что-то, наконец, меняется в нашей жизни. Надоело бегать с чужими документами... да еще и попадешься с ними... Надо ближе к дому. Заработаем денег и - в июле-августе уедем, наконец, в чужие теплые края. Настоящие паспорта для выезда оформим. Ведь Наташеньке исполнилось семнадцать. А сейчас уже в четырнадцать выдают... 3 глава. ОТ ТРЕТЬЕГО ЛИЦА 24. Они вернулись в родной город - здесь сверкало горячее солнце, в обеденные часы лило с крыш, молодые люди ходили без шапок. Андрей и Наташа вошли в квартиру Сабанова с опасением - вдруг она уже кем-то занята, но нет, ключ подошел к замку, только записка белела, воткнутая между дверью и косяком: "Я теперь другая, не узнаешь. Нина". А, да, это медсестра из БСМП. Наверно, стала обладательницей пышной груди... В квартире никто, кажется, не хозяйничал. А если кто и побывал, то поработал весьма осторожно. Окна целы. Краны завернуты. Все в порядке. Главное - страшный человек исчез. И казалось бы, Сабанову радоваться надо... Но тревога почему-то не уходила. Наверняка в городе живы дружки Мамина. И кто знает, что они предпримут, когда проведают о возвращении беглецов... Особенно те амбалы, которым досталось за мнимое исчезновение скрипки. А еще больше Андрея тревожили слезы Наташи. Летели - она плакала... в поезде ехали - лежала ничком, ревела... И в дом вошли - со слезами на постель легла... Все время о чем-то напряженно думает. Ночью лежит, вся изогнувшись, отстранившись от Андрея, как от раскаленной батареи. - Ты никуда не выходи, - буркнул он ей наутро. - Схожу на разведку. К цыганам схожу. Она не откликнулась. Осталась, одетая, возле стола, сидит, не прикоснувшись к чаю, положив руки на коленки, и ее синенькие глазки снова, как когда-то, смотрят мимо Андрея. Да что с ней такое?! Надо бы внимательно поговорить... Он вышел из подъезда на напружиненных ногах, как выходят на враждебную территорию. Но не встретил ни подозрительных зевак, ни просто знакомых. Первая новость, которая поджидала его, - на бетонном девятиэтажном доме среди множества стеклянных и медных дощечек со словами "Эсквайр", ООО "Симпатия", "Гранд" и т.д. отсутствовал "Ромэн-стрит". Ансамбль переехал. От продавщицы одного из киосков на первом этаже Андрей узнал - цыгане теперь гдето на улице Лебедева, это возле базара. Едва нашел родную вывеску над входом в подвал старого деревянного особняка, долго бродил по темному коридору, пока не толкнулся в дверь, за которой горел свет, курили люди, тренькали на гитаре. За столиком перед своими людьми восседал кряжистый Колотюк в свитере и пиджаке, потрясая газетой. - За это надо в суд!.. У нас половина коллектива - истинные цыгане! Так, как мы поем, никто не поет! Увидев Сабанова, зарычал, поднялся: - Ромалэ, кто это?.. Сличенко? Эрденко? - И подойдя, обнял с размаху, стукнул ладонью по спине, как утюгом. - Патив туке! О, как я рад!.. Золотозубая Аня подкралась кошечкой сбоку, хлестнула возвращенца концом черной косы, чмокнула в щеку. - А ты замужняя, не приставай, - буркнул Колотюк, чрезвычайно обрадовав этой мельком высказанной вестью Андрея. Андрей, неловко озираясь, подсел к столу, все наперебой заговорили, и через минуту он уже знал обо всем, что произошло с ансамблем. В городе зимой появились развеселые конкуренты -цыгане из Москвы, и они не то чтобы работают лучше - удачно используют своих детей. Сейчас публике нравятся пляшущие дети. Особенно девочки лет 12-14, с монистами из серебряных монет. Заработок у "ромэн-стритовцев" упал, да и в здании на центральной улице аренду подняли. Пришлось уходить в развалины... - Ведь ты вернешься к нам? Мы их вытесним... У них скрипач фальшивит, будто ему в штаны раскаленную подкову сунули... Классику не умеет, а нынче публике классику подавай... - Колотюк загибал пальцы. - "Умирающего лебедя" Анька станцует... Из "Цыганского барона" сделаешь попурри - я намажусь бронзой, спою... А? А?
