Ознакомительная версия.
Медленно кувыркаясь, три солнца спускались к точке зимнего солнцестояния. В то же время Дердейн оказался на участке орбиты, откуда частично заслонившие друг друга светила представлялись сплавленным ослепительным пятном, постоянно менявшим форму и яркость. Астрономическое совпадение способствовало резким переменам погоды. Холодные осенние ветры обрушились из Ниммира на северные берега Шанта.
Покинув Ангвин, гондола «Шострель» с необычайной резвостью понеслась над континентальной магистралью, вылетела из Дебрей в кантон Теней, проскочила Перелог без остановки и свернула на Брассейском разъезде. Здесь Этцвейн бросил безразличный взгляд на запад — туда, где Фролитц, по-видимому, с нетерпением ждал его возвращения. Оставив за кормой кантоны Пособников, Майе и Дикой Розы, ревниво оберегавшие друг от друга неповторимое своеобразие обычаев, «Шострель» достиг наконец Гарвийского кантона. Описывая крутые виражи, гондола мчалась вниз по долине Молчания со скоростью не меньше восьмидесяти километров в час, мимо длинного извилистого ряда монументальных пластин из прозрачного стекла с заключенными в них объемными изображениями династических царей. Все цари застыли в одинаковых позах, чуть выставив вперед правую ногу, с руками по швам, с серьезными, даже недовольными лицами, устремив вдаль широко раскрытые глаза, будто потрясенные нелепостью будущего.
Ветровой начал потихоньку травить тросы. Мало-помалу замедляясь, «Шострель» перелетел над Джардинским разломом и стал спускаться к платформе Гарвийской станции. Заднюю тележку ходовой каретки захватили тормозным канатом и постепенно остановили, а переднюю отцепили и оттащили дальше с такой ловкостью, что гондола приземлилась одним плавным движением.
Этцвейн сошел на платформу; за ним последовал Ифнесс. Вежливо кивнув, Ифнесс поспешил пересечь станционную площадь и свернул в пассаж Кавалеско, под башню темно-синего стекла с хрустальными ребрами пилястров цвета морской воды. Пассаж вел на проспект Кавалеско.[17] Этцвейн пожал плечами и пошел по своим делам.
Фролитц обычно останавливался в гостинице «Фонтеней» на набережной Джардина, к северу от станции, где содержатель заведения предоставлял музыкантам кров и пищу в обмен на несколько вечерних выступлений. Этцвейн отправился в «Фонтеней». Попросив самопишущее перо и бумагу, он поднялся в номер и сразу стал набрасывать черновик петиции — ее он собирался подать уже на следующий день.
Через два часа документ был готов. Этцвейн снова прочел его и не смог найти ничего заслуживающего порицания — ему удалось спокойно и непредубежденно обосновать свою точку зрения, кратко изобразив ситуацию в недвусмысленных выражениях. Петиция гласила:
«Вниманию АНОМЕ!
Во время недавнего посещения предгорий Хвана в кантоне Бастерн я наблюдал последствия набега рогушкоев на общину хилитов в Башоне. Общине нанесен значительный имущественный ущерб: сыромятня и многие пристройки полностью сожжены. Кроме того, рогушкои похитили большое число женщин, а затем убили их в обстоятельствах, вызывающих тревогу и сожаление.
Общеизвестно, что Хванские Дебри служат убежищем этим пагубным дикарям, беспрепятственно предающимся насилию и грабежам. Каждый год их становится все больше, каждый год они предпринимают все более дерзкие вылазки. По моему мнению, всех рогушкоев, проживающих в Шанте, следует уничтожить, принимая энергичные безжалостные меры. Предлагаю объявить набор вооруженного ополчения и хорошо обучить рекрутов. В то же время необходимо изучить образ жизни рогушкоев, выяснить, где они прячутся, примерно определить их численность.
По завершении надлежащей подготовки дисциплинированное ополчение должно оцепить Хван, проникнуть в Дебри согласно продуманному тактическому плану, напасть на рогушкоев и истребить их.
Такова, в сущности, моя настоятельная просьба. Я сознаю, что предлагаю правительству организовать крупномасштабную кампанию, но не вижу другого решения проблемы».
Дело шло к вечеру — в это время петиции уже не принимали. Этцвейн перешел Джардин по мосту и прогулялся по парку Пандамонов, где ветер гнал опавшие листья по широким, почти безлюдным дорожкам. Главная аллея привела его к Эолийскому залу — музыкально-архитектурному сооружению стометровой длины, из жемчужно-серого стекла. Огромные горизонтальные воронки направляли ветер в воздушную камеру повышенного давления. Пользуясь многоярусной клавиатурой, соединенной с клапанами системой замаскированных тяг, исполнитель заставлял вибрировать струями воздуха одну, две, дюжину или сотню из десяти тысяч свободно подвешенных на разной высоте стеклянных труб, трубок и трубочек, издававших тишайшее колокольно-органное пение и осторожно соударявшихся. Человек, бродивший по Эолийскому залу, ощущал трехмерное звуковое пространство. Звук исходил отовсюду, разлетался во всех направлениях — аккорды печально чокающихся бокалов, шепот едва уловимой мелодии, серебристо-протяжная дрожь стекла на стекле, вздыхающие хрустально-чистые тона басовых труб-колонн, порывы шелестящей бахромы трубочек под сводами, бегущие, как рябь по поверхности зеркального пруда, зловещие отголоски теноровых труб, пронизывающие печальными волнами, как пропадающий в штормовом тумане бой сигнального колокола маяка. Изредка весь зал взрывался паническим, беспорядочным тысячеголосым звоном.
Дул крепкий, порывистый северный ветер — Этцвейну посчастливилось услышать Эолийский зал во всем великолепии. В сумерках он вернулся по мосту и поужинал в одном из роскошных ресторанов Гарвия под сотней розовых и лиловых фонарей — до сих пор он отказывал себе в таком удовольствии. Долгие годы он копил деньги: зачем? Деньги — горькое напоминание о тщетных усилиях, обуза памяти. Избавиться от них сейчас же, выбросить на ветер! В Этцвейне тут же проснулось, однако, другое, трезвое начало, наложившее вето на позывы к мотовству. Ничего подобного он не сделает. Деньги, доставшиеся с таким трудом, нельзя тратить как попало. Но сегодня — хотя бы сегодня — он поужинает на славу! Этцвейн заставил себя почувствовать вкус к жизни. Блюда подавала хорошенькая официантка — Этцвейн изучал ее с мрачным интересом. Она казалась добродушной, дружелюбной, ее губы весело подергивались — так, будто она готова была рассмеяться в любой момент. Этцвейн ел: кушанья были приготовлены безукоризненно и изящно сервированы. Ужин подошел к концу. Этцвейн хотел было заговорить с официанткой, но постеснялся. Она выросла в столице, а он приехал издалека. В лучшем случае девушка приняла бы его за нахала-иностранца со странными причудами. Этцвейн почему-то подумал о Фролитце — где он сейчас, что делает? Еще интереснее было бы знать, чем занимается Ифнесс... Этцвейн нахмурился, стал мрачнее прежнего. Раздраженный, недовольный собой, он вернулся в гостиницу и заглянул в таверну на первом этаже, надеясь встретить каких-нибудь музыкантов — но там было тихо, постояльцы почти разошлись, сцена пустовала. Этцвейн поднялся в номер и лег спать.
Ознакомительная версия.
