— Сорванец не хуже пушкинского Гвидона, — сказал отец, поглядывая на сына сбоку.
Жена рассмеялась:
— У Пушкина очень хорошо сказано:
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся…
Елена Андреевна остановилась — забыла.
Вспомнил отец, Дмитрий Юрьевич:
Так и зарегистрировали родители Гигу: с шутками и с улыбкой.
На шестом месяце, однако, никто из них не смеялся.
— Мама и папа, — объявил Гигант, подросший за это время и носивший обувь тридцать второго размера, — мне нужен велосипед.
Ему купили велосипед. К вечеру машина была ра* вобрана по винтикам — уже изрядно потрепанная, Гига гонял ее целый день. Теперь, сидя над рамой, над колесами, гайками и педалями, Гига что-то раздумывал, менял колеса местами, пробовал подкачивать шины и наконец все с грохотом бросил:
— Плохо!
Проходивший мимо отец спросил:
— Что плохо?
— Плохая машина, — пояснил Гига.
Отец не без улыбки сказал:
— Изобрети новую.
— Изобрету, — буркнул Гига.
Каждый вечер у отца с сыном проходил час собеседования — больше Дмитрий Юрьевич уделить мальчишке не мог: страда, и ему, агроному совхоза, работы было невпроворот.
— Что такое дервиш, гиперпространство, бионика? Что значит эксцентриситет, где он бывает? — спрашивал Гига. — Кто такие сатрапы? Стомахион?
Отец разъяснял, растолковывал, нередко пасовал — Гига находил слова позаковыристей, — стягивал с полки энциклопедические словари, вместе с сыном они шарили по страницам, читали, а если не находили слова, ругали составителей.
Например, стомахион.
— Гигантская бабочка? — спрашивал сын.
— То — махаон.
— Сто бабочек?
— Нет.
Рылись в книгах, в журналах, пока отец не вспоминал что-то из далекого детства:
— Игра такая, древняя. Берется квадрат картона, разрезается на ряд треугольничков, потом из них складывают фигурки птиц и зверей.
— Стомахион? — спрашивал Гига.
— Стомахион… — Отец думал до боли в голове — как бы не соврать сыну.
— Ладно, запомним, — соглашался Гига.
Переходил к следующему:
— Каким бывает лал — красным или зеленым?
О том, что лал — драгоценный камень, отец знал. Каких бывает цветов — не знал. Слова в энциклопедий не было.
— Подумать только! — Гига ударял ладонью о стол,
Стол гудел, жильцы нижнего этажа поднимали к потолку головы.
Велосипед Гига усовершенствовал. Принес измятый листок, положил перед отцом:
— Вот.
На листке вкривь и вкось сделан чертеж диковинной велосипедной зубчатки, похожей на дыню.
— Эллиптическая зубчатка, — водил по чертежу пальцем Гига, — позволит быстрее проходить мертвые точки. Ну… когда нога движется параллельно поверхности земли, не дает движению стимула. Эллипс, по моим расчетам, позволит работать энергичнее на двенадцать-пятнадцать процентов.
Отец недоуменно смотрел на чертеж.
— Экономия силы и быстрота движения, — заверил его Гигант.
— Такого не бывает, — сказал отец, имея в виду эллиптическую зубчатку.
— Будет, — заверил сын.
— Не поедет!
— Поедет!
Гига пошел с чертежом в механическую мастерскую. Там его проект высмеяли, а самого выставили за дверь.
В девятимесячном возрасте Гига весил двадцать шесть килограммов, достигал роста десятилетнего мальчика. К этому времени он перечитал учебники за четыре класса и множество из отцовских журналов. Читал он довольно странно: перелистнет — глянет, перелистнет. При этом запоминал все: текст, рисунки, формат страницы, шрифт и знаки препинания все до единого.
Первого сентября отец повел его в школу — в пятый класс.
Директор, новый в поселке товарищ, только что принявший школу, глядя на высокого — вровень с отцом, — худого мальчишку и на метрику, в которой значилось, что Гиге от роду девять месяцев, спросил, постучав по метрике ногтем:
— Здесь что — ошибка?
Дмитрию Юрьевичу стоило немалого труда доказать, что Гиге десятый месяц, но вот он такой — особенный. Перечитал учебники, гору книг и журналов, решает задачи и вообще мальчишка развитый.
— Ему бы систематическое обучение, — попросил Дмитрий Юрьевич.
— Семью семь, сколько будет? — спросил у Гиганта директор.
— Сорок девять, — ответил Гига. — Только смотря — чего.
— Как — чего? — не понял директор.
— Сорок девять орехов, или гвоздей, или железнодорожных вагонов. Абстрактных чисел не признаю.
— Гм… — сказал директор.
— Всегда он такой, — пояснил отец. — Или знает много, или не признает ничего.
Директор опять побарабанил ногтем по метрике Гиги, сказал:
— Ладно, придешь. Посмотрим.
Проучился Гига в школе три дня. Пришел, бросил портфель с тетрадками, с книжками:
— Не пойду!
— Почему? — встревожилась мать.
— Дразнят. Говорят — длинный.
Пятиклассники ростом ему были по грудь.
Взаимоотношения с детьми у него не ладились. Малышей Гига рассматривал изучающе-пристально, как котят. Подросткам задавал вопросы о голографии, топонимике, и те от него шарахались. У взрослых Гига вызывал изумление. Не только потому, что рос, как на дрожжах, но и внешним видом: череп у него вытягивался и был похож на грушу, глаза сдвигались за счет переносицы, стояли почти рядом. Плечи покатые, руки тонкие, длинные.
— Чучело! — говорили прохожие, не знавшие мальчика.
Гига не оставался в долгу, отвечал кличками:
— Фунт! — пухлому толстому завгару.
— Проблема… — бухгалтерше стройконторы.
Прозвища вроде бы необидные, но завгар и бухгалтерша разозлились на Гигу.
Конфликты доходили до Дмитрия Юрьевича.
— Не смей выдумывать клички! — запрещал тот.
Гига отвечал с детской непосредственностью:
— А чего — они?..
О двух своих сестрах, учившихся во втором классе и в третьем, тоже говорил:
— Что они? Четыре да четыре — не сложат!
Сестры иногда ошибались в счете.
Но как быть со школой для Гиги? Теперь, после хорошего нагоняя сыну, Дмитрий Юрьевич попытался отвести Гигу в школу опять:
Но директор решительно отказал:
— Нет семи лет. Не могу оставить. По закону.
Гига в это время штудировал квантовую механику Планка.
К концу первого года жизни Гига стал задумываться, прислушиваться.
— Слышу, как растет трава, — уверял он. — Как звенят мышцы, когда кто-нибудь поднимает тяжесть.
Окончательно сразил родителей, когда заявил:
