Никто не понимал, что происходит: столкновение времен? Поражение прошлого?..
Наверно, причин перебрали бы дюжину, не подойди к нам человек в болотных сапогах, с ружьем за плечами.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Здравствуйте.
— Вы кто будете? — спросил человек. — Киносъемщики? А может быть, рыболовы?
— Не киносъемщики и не рыболовы, — ответил Стась. — А вы кто?
— Сторож.
— Что же вы охраняете?
— Ребятишек гоняю, — человек улыбнулся, отчего по щекам его, по вискам пошли морщинки-лучи, сделав лицо неожиданно простодушным. Ружье как-то сразу не пошло ему, да и сапоги, спустившиеся ниже колен, не придавали ему воинственности.
— Ребятишки тут, — продолжал он, — пескарей ходят ловить. А рыба ядовитая. Вот меня и поставили — гоняй.
— Рыба ядовитая?..
— Как же не быть ядовитой, если в болото химию льют — отходы.
В самом деле, теперь, когда растительность на болоте исчезла, там и тут на воде показались ржавые и чернильно-синие пятна.
— Добрая рыба вымерла, — продолжал сторож. — А мелкота кое-какая приспособилась. Только есть ее нельзя. Ребятишки, понятно, не понимают. Вот меня и поставили. Ружье дали — для, острастки, патронов нет…
Сторож опять улыбнулся, поиграв лучами-морщинками. Поглядел на болото:
— Да вот диковина приключилась, — указал на погибшую юрскую живность. — Может, это от химии? Утром не было, а сейчас — есть… Я на обеденный перерыв уходил, — добавил он, вроде бы извиняясь. — Может, это декорации? Вы тут кино снимаете?. Так ведь несет как… — понюхал он воздух, поморщился.
Юрская фауна разлагалась.
Стась решительно захлопнул люк корабля:
— Пошли!
— Вот и я говорю, — оживился сторож. — Лучше уйти отсюда.
Невозможно было дышать.
— От этой химии, — продолжал сторож, — что еще расплодиться может?..
Мы пошли по машинам, сторож — в обход болота. Герметически закрытый шар остался на берегу. Аполлинарий Павлович шагал позади, нес под мышкой продолговатое, как дыня, яйцо.
Разместились в машинах, тронулись навстречу неприятностям.
Нас прорабатывали за все.
За то, что опыт поставили скоропалительно.
За то, что не пригласили авторитетную комиссию.
За то, в частности, что не включили в свою группу палеонтологов, зоологов, экологов и этологов…
Насчет комиссии — как сказать. Если бы опыт не удался, что бы нам сказала комиссия? И смета наша не предусматривает оплату авторитетов. Палеонтологов, зоологов заменил в какой-то мере Аполлинарий Павлович. А вообще, кто знал, что Машину занесет на границу Юры и Мела? И что будет туннель?..
Оправдания наши не принимались. Пахло крутым взысканием.
— Кто главный изобретатель? — спрашивали у нас. — Кто подал мысль о Машине Времени?
Мы, конечно, не выдавали Стася. О том, что первым мысль о Машине подал Уэллс, в наше оправдание тоже не приняли.
— Произведен прорыв в пространстве-времени, — обвиняли нас. — Если каждый начнет делать прорывы — что из этого получится?
Станислав собрал нас после одного из таких разговоров и сказал:
— Меня могут стереть в порошок, братцы. Откажусь я от идеи и от Машины в пользу НИИ. НИИ не сотрут в порошок — НИИ удержится…
Мы подумали, согласились: нас все-таки тридцать два человека…
Машину законсервировали. И вправду: что если каждый начнет делать дыры в пространстве-времени. Тут надо подумать.
Рассказ о Машине, по сути, закончен. Мрачноватый рассказ, но в нем есть и светлая сторона.
Аполлинарий Павлович увез яйцо к себе на дачу. Соорудил инкубатор: насыпал в ящик песку, прикрыл крышкой, в которую вмонтировал восемь полуторастасвечовых электрических ламп. Положил в песок яйцо — неглубоко, чтобы оно могло прогреться. Скорлупа, рассуждал он, тот же скафандр: в воде яйцо было недолго, авось химия не повредила его. Каждый день Аполлинарий Павлович проверял температуру, влажность в инкубаторе, поглядывал, не появится ли какого чуда.
Чудо появилось — маленький заврик. Высунул голову из песка и смотрит.
— Здравствуй! — обрадовался Аполлинарий Павлович.
Положил детеныша в корзину с ватой, поставил в своей спальне, захлопнув предварительно форточку в окне — никаких сквозняков!.. Детеныш имел не меньше сорока сантиметров роста, массивную голову, крошечные, как спички, верхние лапки, а нижние — сильные, крепкие, с пальцами, похожими на птичьи когти. Когда детеныш вставал, он опирался на длинный упругий хвост.
— Рекс! Настоящий рекс!..
Назвал Аполлинарий Павлович заврика Гошей.
Кормил рублеными крутыми яйцами вперемешку с говяжьим фаршем.
Гоша рос на редкость смышленым, привязчивым.
С первой минуты, увидя Аполлинария Павловича и поняв, что Аполлинарий Павлович о нем заботится, Гоша посчитал его мамой и разрешил о себе заботиться впредь. Профессору это льстило, и, похлопывая заврика по спине, Аполлинарий Павлович говорил:
— Умница!
Когда Гоша научился ходить и прыгать, он устраивал с Аполлинарием Павловичем игры: прятался гденибудь в куст и внезапно появлялся перед профессором, разинув пасть и вереща от восторга. Или тянул профессора за штаны, как щенок, скалился при этом, подмигивая глазами и улыбаясь.
— Ну, ну, проказник!.. — говорил Аполлинарий Павлович — от улыбки Гоши ему бывало не по себе.
Гоша любил шумные игры: распугать голубей, загнать кошку на дерево. При этом он уморительно щелкал зубами и хвост у него извивался от возбуждения.
Когда Гоша не спал и не играл, он жил с Аполлинарием Павловичем душа в душу. Вместе они гуляли в послеобеденные часы, ездили в город на «Москвиче» за продуктами, даже смотрели телевизор.
Гоша — ребенок, но характер и сноровка у. него проявились довольно рано. На втором месяце существования он свернул голову петуху, через два дня после этого ободрал собаку — подавал радужные надежды…
— Боево-ой! — говорил друзьям Аполлинарий Павлович.
Кое-что начинало заботить профессора. В последнее время Гоша пристрастился к бараньему шашлыку: в завтрак, в обед и в ужин По восемь порций… Сырой шашлык явно предпочитал жареному.
— Да-а… — задумывался, глядя на него Аполлинарий Павлович.
Но все равно гордился своим воспитанником: другого такого заврика ни у кого не было.
Не знал, что очень скоро заврика не будет и у него.
Произошла история, которую можно было предвидеть.
Надо сказать, что Гоша рос буквально не по дням, а по часам. Скоро он уже не мог помещаться на сиденье автомобиля рядом с Аполлинарием Павловичем — мешала крыша. Пришлось выхлопотать открытый кабриолет. Но и в кабриолете день ото «дня становилось тесно. А аппетит! Полтуши теленка Гоша съедал запросто и, по всему было видно, не наедался. «Что же это будет?» — тревожился Аполлинарий Павлович. Вся его зарплата уходила на прокорм динозавра.
