Эроя. Я не могу бросить Веяда. И, кроме того, я боюсь.
Ларвеф (нежно). Не надо бояться. Я буду возле вас. Я не брошу вас в беде.
Эроя. Нет, мне страшно. Я боюсь, Я лучше останусь здесь, на Уэре. Здесь есть опора для ног.
Ларвеф (удивленно). Но у вас нет ни рук, ни ног. Зачем вам опора?
Эроя. Останьтесь, не улетайте.
Ларвеф. Тише! Они с минуты на минуту могут прийти. Поговорим в другой раз.
И они говорили. Говорили много, много раз. При нас и без нас, до того как они улетели вместе. Я сам разрешил Ларвефу взять с собой странную спутницу, занимавшую слишком мало места. Слово «разрешил» не совсем точно выражает смысл того, о чем сейчас идет речь. Ведь комочек вещества, отражавший внутренний мир Эрой, был не просто вещью, а чем-то большим. Чем? Только в эти дни я кое-что узнал о ней…
Ларвеф всегда был нежен с ней. Может, он видел в ней то, чего не видели мы, нечто большее, чем простое отражение внутреннего мира отсутствующей Эрой. Он был нежен и чуток. И когда говорил с ней, он буквально преображался.
Он терпеливо объяснял ей устройство своего летательного аппарата и всех приборов, словно рассчитывал на ее помощь. Развернув карту звездного неба, он посвящал ее в тайны астронавигации. Карта звездного неба, как всякая карта, обманывала чувства, Безмерное она вкладывала в слишком малые и уютные масштабы.
В комочке вещества пробудилось то, чего мы раньше не замечали, — энергия, сила воли, желание спасти нас всех, даже ценой своей жизни.
Да, было решено, что она отправится вместе с Ларвефом. Ведь она не нуждалась ни в питье, ни в пище. И если погибнет Ларвеф, она могла продолжать путь, ища встречи с теми, кто мог нам помочь и сократить годы нашего ожидания.
Не без горького чувства расстались мы с Ларвефом и с ней.
Они исчезли. Пространство проглотило их в один миг.
Я не буду рассказывать 6 долгих и томительных днях ожидания. Я лучше расскажу о другом, о том, как мы дождались наконец того, на что и не надеялись.
Я сидел в укрытии и вычислял. Числа, формулы, игра с неизвестным, превращавшимся в известное, — все это помогало мне убивать время.
Вбежавший Туаф помешал моим занятиям.
— Ларвеф! Эроя! — кричал он как сумасшедший.
— Где?
— Здесь. На Уэре. Бежим их встречать.
Действительность не пыталась возражать, оспаривать слова Туафа, которым я сначала не поверил.
— Вы вернулись, испугавшись пространства? — спросил я Ларвефа, когда мы подошли к летательному аппарату.
— Нет, — спокойно ответил Ларвеф, — мы вернулись за вами. Недалеко от Уэры нас и вас с Туафом ждет космолет.
— Какой космолет?… Здесь не может быть космолета.
— Тот самый космолет, — ответил так же невозмутимо Ларвеф, — который я считал погибшим.
Затем мы услышали возбужденный голос Эрой.
— Здравствуйте, друзья, — сказала она, — собирайтесь в путь.
Это были удивительные слова и удивительные обстоятельства.
Мы стояли с Туафом, стояли на месте как истуканы, и Уэра, казалось, уходила у нас из-под ног.
— Сядьте, — сказал Ларвеф. — Вот так будет лучше.
И мы сели. Мы сели, впервые за многие годы чувствуя, как торопится, спешит на наших часах время, как бьется пульс бытия, как шумит кровь в наших сосудах и как ее шум отдается в ушах.
— А теперь встаньте, друзья, — сказал Ларвеф, — и идемте собирать и укладывать то, что необходимо взять с собой в путь. Путь будет долгим.
— Но не дольше же нашего ожидания, — сказал я.
— Не дольше, — подтвердил он. — Надеюсь, не дольше.
И вдруг рассмеялся. Никто не умел так весело, по-детски смеяться, как он, этот странник Ларвеф.
И вот мы среди друзей. Под ногами у нас не пустынная Уэра, а прекрасный и населенный мир с гравитационной установкой, мир, не стоящий на месте, а двигающийся почти со скоростью света туда, где оставленное нами прошлое слилось с будущим.
Вокруг нас улыбающиеся приветливые лица. И руки.
Множество лиц и рук. И есть все необходимое, чтобы преодолевать пространство. И среди этих незнакомых и милых дильнейцев знакомая фигура Ларвефа и голос Эрой, спрятанной в комок чудесного вещества.
Мы среди своих.
Что же произошло?
Об этом расскажет сам командир межзвездного корабля, мужественный Хымокесан. Для нас он повторит тот рассказ, который выслушали уже Ларвеф и Эроя, вступив на корабль.
Хымокесан встречает нас в своей каюте, где повар-фармацевт Нев приготовил ужин, обильную еду и вкусное питье.
— Что же случилось? — начинает свой рассказ Хымокесан. — А вот что. Послав Лврвефа на разведку к спутникам планеты, я начал снижаться. Мы отлично сели. И приборы не сообщили нам ничего такого, чего стоило опасаться.
Только одно обстоятельство было несколько неожиданным всех стало клонить ко сну. Я не успел оглянуться, как все уже спали, разумеется кроме повара Нева с его электронными чувствами. Я и двое моих помощников боролись со сном изо всех сил. Какая-то невидимая и страшная сила воздействовала на наши чувства, сковывая их, сковывая нашу волю, пытаясь ее сломить. Гипноз? Хым спал мертвецким сном, и я не смог его растолкать. Спали и другие врачи.
Пока я возился с Хымом, пытаясь его разбудить, уснули оба мои помощника. Бодрствовало пока только двое — я и дильнееподобный робот Нев.
— Буди всех, не церемонясь! — крикнул я. — Толкай! Тормоши!
Но даже робот Нев, обрадовавшийся такому приказанию, не смог их растолкать. Все спали. Тревога охватила мое сознание. Я понял, что надо любой ценой оторваться от гравитационного поля коварной планеты. Но антигравитационная аппаратура отказала. Чья-то невидимая сила вывела ее из строя. Чувствуя, что слипаются веки, борясь с самим собой, я еле доплелся до рубки квантовой связи и связался с Ларвефом, чтобы предупредить его. Сознание выполненного долга дало мне только на одно мгновение почувствовать прочность жизни, на секунду вырвав из объятия неизвестности. Секунда, чуть замедлив свое милосердное движение, истекла. Потом все заволоклось пеленой небытия, как видите все же временного небытия. Но почему оно оказалось временным, это небытие? Почему? Пока об этом мы можем только гадать.
Проснулись мы в один и тот же час. Час? Нет, этот странный, загадочный час длился два года и четыре месяца.
Об этом нам сообщили приборы, созданные для измерения времени, и точности их мы не могли не доверять. Но как мы могли так долго спать, не получая искусственного питания? Это ведь был не анабиоз? Об этом тоже некого было спросить. Повар Нев, единственный, кто бодрствовал все эти два года, не отлучаясь с корабля, сообщил нам нечто странное, чему мы не в силах были поверить.
