Личный состав Особого отделения засиделся дольше обычного. Еще вчера тамбовские чекисты телеграфировали, что нашли гражданку Гладышеву Веру Ивановну, 1904 года рождения, совслужащую, комсомолку, участницу гражданской войны. Сегодня утром пришло новое сообщение: Вера выехала в Москву. Поезд, как водится, немного задержался, так что Барбашин и Воронин доставили Гладышеву только около пяти. - Она меня не вспомнила,- с порога доложил Илья Афанасьевич. - Не помню,- с вызовом подтвердила Вера.- Никогда прежде не встречала этого товарища. У меня хорошая память, я никого не забываю. - Все правильно,- заулыбался Исаак Абрамович, очарованный ее непосредственностью и темпераментом.- Так и должно быть... Садитесь, пожалуйста. У нас к вам небольшой разговор. Комиссар поведал недоумевающей гостье, что она находится в ОСОТ - Особом отделении ОГПУ, которое занимается различными странными происшествиями. Гладышева тем временем с интересом оглядывала суровый интерьер кабинета и внимательно слушала объяснения. Известию о давней встрече с Барбашиным она, естественно, не поверила и возмущалась так яростно, что Шифер даже усомнился в рассказе Ильи Афанасьевича. Однако Садков с Барбашиным настаивали на продолжении дознания. По их расчетам, девушка провела несколько дней на космическом корабле назморийского Кетцалькоатля, где пользовалась известной свободой передвижения, то есть ее память должна была сохранить много полезных сведений. Вскоре прибыл Батарев с помощниками. Психиатрам сообщили, что бедная девушка, по всей видимости, была подвергнута гипнозу и в результате не помнит, где была и чем занималась на протяжении недели осенью 1919 года. - Да помню я,- обиделась Вера.- В лазарет угодила, потом эвакуация. Вы этого проверьте, который врет, будто видел меня. - Не просто уложили в лазарет, еще и побрили под ноль,- уточнил Барбашин. Не обращая внимания на протесты фигурантки, Родион Филиппович погрузил Гладышеву в гипнотический сон, после чего внушил приказ вспомнить свою жизнь на корабле Назмора и не выполнять давний приказ, стиравший из памяти те события. Открыв глаза по команде: "Проснись!" - Вера первым делам поздоровалась с Барбашиным ("Ой, я думала, вы погибли!" - сказала она), потом стала хвататься за сердце, сраженная внезапным возвратом воспоминаний. Девицу отпоили чаем, успокоили и заставили подробно рассказать о звездолете и беседах, которые вел с нею Змей. К половине девятого, надиктовав шестую страницу протокола, Вера выбилась из сил, и Шифер позволил ей отдохнуть до утра. Егор Воронин пошел проводить ее через комендатуру, а Садков заметил в глазах начальника ОСОТ подозрительный блеск. Интуиция не подвела: комиссара осенила очередная идея. - Хорошая девушка, из нее можно воспитать настоящего чекиста,- сказал Шифер, подмигивая.- Комсомолка, боевая, вдобавок умница. Думаю, нам стоит иметь сотрудника, побывавшего на борту неземного корабля. - У вас есть сразу два таких сотрудника - мы с Ильей,- без особой надежды на успех напомнил Садков.- И насчет "умницы" вы, скорее всего, погорячились. Опыт показывает, что все пришельцы забирали для изучения только самых ограниченных людей. Их интересовали здоровые тела при слабых мозгах - наверное, чтобы похищенный по возвращении не смог выболтать никаких секретов. - Возможно, в отношении товарища Гладышевой ваши пришельцы ошиблись,произнес начальник ОСОТ дидактическим тоном.- Или сделали исключение. - Сомневаюсь,- сказал Барбашин.- Видел я ее на звездолете Назмора. Обычная дурочка из заводского поселка. Комиссар отмахнулся и разрешил личному составу расходиться. Домой Шифер и Садков отправились, как обычно, пешком - оба жили в двух шагах от Лубянки в красивом старом доме, где Советская Власть поселила сотрудников ОГПУ и других функционеров. К подъезду они подошли под проливным дождем. Молнии сверкали часто-часто, словно в небесах разразилась артиллерийская канонада. Тем не менее сквозь непрерывные вздохи грома два чекиста расслышали дикий вопль и выстрелы на лестничной площадке.
Часом раньше в дом вошел, пошатываясь, известный поэт. Популярным он стал еще при царизме, а после революции быстро сориентировался, стал писать по-новому и был обласкан рабоче-крестьянскими правителями. Жизнь вел разгульную, как положено богеме. За последние сутки он успел покутить в шести ресторанах, написал полтора четверостишия, переспал с двумя пылкими поклонницами и ввязался в три драки. День прошел не напрасно. В подворотне поэта ждал приятный сюрприз: роскошная круглолицая красотка чуток помоложе бальзаковских лет. Сочившееся откуда-то сзади голубоватое сияние просвечивало насквозь ее полупрозрачное платье, соблазнительно очертив аппетитнейшие формы, слепленные сплошь из упругих округлостей. Дама утирала обильные слезы и причитала о каком-то Алексашеньке, коего она якобы безумно любила, а если порой изменяла, так это не могло иметь значения. Поэт собрался подкатиться к ней и утешить с перспективой забраться под корсаж, а там уж - и под одеяло. Однако рядом с красавицей вдруг возник незамеченный прежде поручик в дореволюционном мундире и с револьвером в руке. - Дурак вы, сударь,- сказала ему женщина.- Нашли из-за чего стреляться. Изменила - так ее убей, а не себя. Офицер принялся что-то объяснять, экспансивно размахивая оружием. От греха подальше поэт поспешно шмыгнул по лестнице мимо ненормальной парочки. Глянув вниз с площадки второго этажа, он не увидел ни поручика, ни женщины. Вздохнув, служитель музы Эвтерпы позвонил в дверь Жохова. - Заходи, Сереженька,- обрадовался гостю Степан Иванович.- Глядите, товарищи, кто к нам пожаловал! Как там на улице - льёт по-прежнему? - Люблю грозу в начале мая,- машинально пробормотал поэт. - Сейчас уже середина мая,- захохотал Жохов. - Штрафную ему! - завопили гости. Поэта заставили рассказать о недавней поездке по столицам Европы и Америки. Потом он и другие приглашенные читали стихи, травили анекдоты, обменивались свежими сплетнями и строили грандиозные творческие планы. Жохов щедро раздавал обещания, так что обиженных не осталось. Поздно вечером большинство гостей, правильно поняв намек хлебосольного хозяина, начали откланиваться. Только поэт Сережа, явившийся последним, не мог оторваться от наполовину недопитого графина. - Слушай, Серега, мотай отсюда,- по-дружески строго посоветовал Степан Иванович.- У меня, видишь ли, супружница в отлучке - с агитационным поездом по Украине колесит. Так что, сам понимаешь, мне тут третий лишний ни к чему... Он выразительно повел бровями, указав на свою последнюю пассию из МХАТа. - Ухожу,- тоскливо проскулил поэт.- Помоги, Степа, совсем депрессия заела. - Тоже невидаль - депрессия! Бросай, парень, эти господские хворобы... Ладно уж, организую тебе творческую командировку на Кавказ. Шашлыки, вино, теплое море... - Знойные черноглазые провинциалки,- подхватил, возвращаясь к жизни, поэт.- Спасибо, бесценный, ты меня спасаешь. Желаю тебе установить олимпийский рекорд по скачкам на кобылах! Весело мурлыча "Мурку", он вразвалочку спустился по ступенькам. Навстречу поднималась хорошенькая девушка с простым крестьянским лицом, которое показалось поэту смутно знакомым. Пока он пытался вспомнить, где видел эту красотку, она сказала с укоризной: - И не совестно тебе, Сереженька? Ведь жениться обещал, говорил, что больше всех меня любишь. А сам уехал и совсем забыл по Настеньку, да еще дурной болезнью меня наградил. А ребеночек-то на тебя похож родился, а меня в деревне гулящей прозвали. Вот и бросилась я в речку вместе с дитем, а ты даже не вспомнил, как мы... Бесчисленная орда девок с их идиотскими претензиями осточертела поэту хуже партсобраний, но эта оказалась настырнее прочих. Окутанная голубоватым сиянием она приближалась, протягивая руки, которые вдруг превратились в голые кости скелета, и вместо милого простого лица появился череп, на котором колыхались отвратительные клочки истлевшей плоти. Ослабленные алкоголем и сульфидином нервы не выдержали, и кумир позолоченной молодежи, спотыкаясь, метнулся обратно к спасительной квартире Жохова. А вслед ему шипели мстительные слова утопленницы: - Недолго тебе, Сереженька, белый свет видеть. Сам в петлю полезешь... Он исступленно колотил в филенку и, когда встревоженный Жохов в шинели на голое тело отворил дверь, принялся нечленораздельно выкрикивать: мол, там, там внизу, голубым светится, угрожает расправой. Как ни странно, Степан Иванович понял, о чем идет речь. Выхватив револьвер из кобуры, висевшей на гвозде в прихожей, он грозно прорычал: - Слишком много подозрительных личностей у нас по дому шляется... Размахивая "смит-вессоном", Жохов спустился на нижнюю площадку, где был окружен угрюмой толпой детишек с осунувшимися лицами. Но самое страшное над головами детворы покачивалась, ни к чему не подвешенная люлька. Из колыбельки показалась крохотная головка грудного младенца, который приоткрыл беззубый рот и внезапно заговорил на удивление взрослым голосом: - Помнишь, сволочь, как в феврале семнадцатого был комендантом станции Речная? Это ведь ты, прапорщик Жохов, упившись до скотского состояния собственными руками передвинул стрелки и пустил под откос два эшелона с мукой, отчего движение на три дня прервалось. А тем временем в Питере начался голодный бунт, и все мы, по твоей милости, коньки откинули. Ох, ждет тебя расплата... Степан Иванович плохо помнил, какие оправдания выкрикивал, охваченный смертельным ужасом. Кажется, он разрядил барабан револьвера, но пули безвредно пролетали сквозь детские тела. Потом Жохов обнаружил, что лежит на лестнице ничком с завернутыми за спину руками, а вокруг стоят соседи и, что хуже всего, два гэпэушника, которые жили на третьем этаже.
