Сеньор Кортес восторженно рассмеялся.
— Весьма ценный, весьма ценный метод! — воскликнул он.
Я неожиданно понял, что передо мной довольно любопытный человек, ярый блюститель нравственности. Я отчетливо представил себе, как он неожиданно входит в какую-нибудь жалкую лачугу на окраине Вадоса, отодвинув в сторону полог из мешковины, и становится свидетелем одной из сцен, которые сеньора Посадор показала мне в видеозаписи. Отчитав бедных обитателей, профессор непременно посоветует им как лучший выход в их положении привязать камень потяжелее и броситься в морскую пучину вниз головой.
Сеньора Кортес с беспокойством наблюдала за мной, словно понимала, что я могу и не разделять убеждений ее мужа. Почувствовав, что я не спешу высказать свое мнение, она решила сама вступить в разговор.
— Да, мистер Хаклют, мы используем телевидение для подобных пропагандистских целей, но только в тех случаях, когда речь идет о действительно серьезных вещах. Как уже упомянул Леон, в данном конкретном случае мы считаем оправданным применение подобных мер… Не каждый может убедиться собственными глазами, у нас нет другого выхода. В Вадосе немало тех, кто отвергает фактическую сторону дела; и они не остановятся ни перед чем, лишь бы воспрепятствовать тому, чтобы исправить создавшееся положение средствами, которые сочтет необходимыми президент. Некоторых из присутствующих здесь сегодня с полным правом можно назвать противниками его планов. Однако наш президент весьма лоялен.
— Да, присутствие некоторых лиц явилось для меня неожиданностью, — заметил я. — Например, главного редактора газеты «Тьемпо» и его брата.
— Вы знакомы с братьями Мендоса? — в голосе сеньоры Кортес прозвучало изумление.
Я покачал головой.
— Ах вы, видимо, слышали о них. Да, тот самый случай. Но надо отдать должное сеньору Христофоро, он пользуется в Вадосе уважением, а сеньор Фелипе известен теперь всему миру. Но все разногласия отступают перед всеобщим восхищением нашим чемпионом, сеньором Гарсиа. И все-таки жаль, что Фелипе Мендоса не нашел лучшего применения своему таланту, чем порочить нашего доброго президента.
— Тогда зачем вообще Вадос приглашает таких людей?
Она пожала плечами.
— Для него, пожалуй, важнее, что Фелипе Мендоса своими книгами принес известность нашей стране. И еще, кажется, он исходит из того, что Христофоро, его брат, достаточно любит Сьюдад-де-Вадос и беспокоится о будущем города. А всякий, кто любит город и привязан к нему, может рассчитывать на дружественное отношение президента. По крайней мере до тех пор, пока он не станет предпринимать что-либо ему во вред.
— Совершенно верно, — с чувством подтвердил профессор. — Больше того, он приглашает на приемы даже Марию Посадор. Да-да, я видел список приглашенных. Но она, конечно, не явилась.
Он с любопытством посмотрел на меня.
— Вы, надо думать, уже слышали о Марии Посадор?
— Я встречал ее, — ответил я. — Это вдова человека, которого Вадос победил при выборах на пост президента.
Тонкие брови профессора изумленно поползли вверх. Но прежде чем он успел высказаться по этому поводу, жена дернула его за рукав.
— Леон, — спокойно произнесла она.
Я заметил, что гости стали подниматься к президентскому дворцу. На плитах дорожки расставляли стулья. Музыканты уже убирали свои инструменты. Несколько слуг пронесли рулон плотной ткани и положили его на траву в той стороне лужайки, где находился оркестр.
— Ах да, да, конечно, — сказал профессор и взглянул на часы.
Мои собеседники без объяснений повели меня к лестнице. Мы поднялись последними. Но стулья были расставлены так, что с любого места была хорошо видна вся лужайка.
Занимая свое место, я заметил, что Вадос сидит в первом ряду в центре и оживленно переговаривается с Гарсиа.
Служители стали быстро раскатывать рулон, который оказался огромным шахматным ковром. Как только они удалились, с обеих сторон тенистой аллеи появились две шеренги мужчин. Те, что шли с левой стороны, были одеты в белое, а те, что шли справа, — в черное. Головы первых восьми мужчин в каждой команде прикрывали гладкие шапочки. У последующих на головах красовались ладьи, кони и слоны. Под гром аплодисментов шествие заключили две дамы и два кавалера в золотых коронах. Под барабанный бой каждая из фигур, отвесив поклон в сторону президента, заняла свое место на гигантской шахматной доске.
Я с немым вопросом повернулся к сеньоре Кортес.
— Вы ничего не знали? — удивленно спросила она. — Это высшая честь, которой мы удостаиваем наших победителей чемпионата страны по шахматам или международных турниров. Здесь перед избранной публикой еще раз разыгрывается партия, принесшая победу. Сеньор Гарсиа уже в девятый раз удостаивается такой чести. Но смотрите, игра уже начинается.
Удар барабана — белая ферзевая пешка шагнула на две клетки вперед, еще удар — черная пешка сделала шаг ей навстречу.
Зрители поудобнее устроились на своих местах, приготовившись к долгому представлению. Я же, наоборот, был настолько захвачен увиденным, что не мог сразу расслабиться. Это была самая необыкновенная партия, которую я когда-либо видел.
Конечно, я был наслышан об играх-представлениях, которые устраивали восточные владыки, где рабам, изображавшим выбывшие из игры фигуры, отрубали головы, читал я об инсценированных играх и без варварских жестокостей, но такой спектакль — повторение уже сыгранной партии в столь грандиозных масштабах — превзошел все мои представления.
Игра длилась долго — в партии было восемьдесят или девяносто ходов. Шахматист я был слишком заурядный, чтобы по достоинству оценить тонкости финальной части. До тех пор, пока силы противников не сократились до двух пешек и ладьи с каждой стороны, я ощущал какое-то беспокойство. Нечто подобное я уже испытал, наблюдая за игрой Кордобана и доктора Майора.
Но растущее чувство нетерпения ощущал не один я, хотя представление было задумано достаточно интересно. Фигуры выводили друг друга из игры ударом кинжала. «Пешки» из стана противника уносили очередную жертву с шахматного поля и укладывали с края на траву. Все происходило в полной тишине, которую нарушали лишь удары барабана, объявлявшие следующий ход. Удачные ходы зрители сопровождали аплодисментами. А с момента, когда игра вступила в затяжной эндшпиль, на лицах гостей уже все отчетливее проступала вежливо скрываемая скука. Все чаще и чаще подзывали официантов, которые сновали с подносами, полными напитков. Исключение составляли лишь Гарсиа и еще несколько человек. Гарсиа, которого я не выпускал из поля зрения, находился в состоянии сильного возбуждения, будто проигрывал партию заново. С таким же напряжением следил за игрой Вадос. Диас же в свою очередь с не меньшим вниманием наблюдал за Вадосом.
