– Почему же – всё? – не согласился наставник. – Только то, что она не скрывает. У каждого есть свой потаенный уголок в душе, куда заказан путь даже самым близким.
Наверное, из Ника получился бы неплохой контактер, избери он в свое время эту стезю. Еще пару недель назад он боялся, что не будет знать – как себя вести и какие вопросы задавать. Но на деле все получалось словно бы само собой, и к этому не приходилось прилагать ни малейших усилий. Вот и сейчас нужные слова возникли сами. Подвернулись, и очень вовремя подвернулись:
– Вы считаете, что душа существует?
Наставник едва заметно искривил губы:
– Существует ли бесконечность? Существуют ли отрицательные величины?
Существует ли прошлое? В каком-то смысле – да, существуют, поскольку разум оперирует подобными понятиями, хотя их невозможно потрогать или увидеть. Думаю, и с душой нечто подобное. Причем, ни секунды не сомневаюсь, что и у землян все обстоит именно так, как я только что обрисовал. Так ведь?
– Ну, в общем, так. Хотя можно поспорить. Только я не вижу смысла.
Ну, ладно. Мое имя вы знаете. А как мне вас называть?
– Наставником. Просто наставником. Пусть даже я и не твой наставник.
И, кстати, тебя не раздражает манера обращения на "ты"? Я знаю, у вас больше принято вежливое обращение.
– Ничуть не раздражает! – заверил Ник. – Я еще не в том возрасте, когда обращение на "ты" начинает казаться панибратством.
О кажущейся молодости собеседника Ник заставил себя не думать.
– Тебе, естественно, страшно интересно узнать – зачем я захотел тебя увидеть. Так?
– Естественно, – подтвердил Ник. – Очень интересно.
– Увы, – наставник развел руками, совершенно по-человечески (Ник даже на секунду напрягся, вспоминая – делал он при нем подобный жест, но потом сообразил, что при Кристе наверняка делал). – Вынужден тебя разочаровать. Никакого особого умысла у меня не было. Мною двигало чистое любопытство.
– Значит, и наставникам оно не чуждо?
Юнец засмеялся, запрокинув голову:
– Полноте, Никита! Неужели вы, земляне, воображаете нас всезнайками, окончательно потерявшими интерес к жизни? Это противоречит самой природе разума. Разум всегда сознает, что все отпущенное ему время он только и делает, что карабкается вверх по лестнице. А без любопытства кто же станет карабкаться?
– Скажите, наставник, – Ник снова выловил откуда-то из омута собственных мыслей очередной вопрос, который, вероятно, сумели бы оценить только контактеры. – А насколько выше вы забрались по этой лестнице? Выше, например, меня, среднего землянина?
– Для того, чтобы оценить насколько, нужно стоять еще выше меня. Я ведь, в сущности, ничего не знаю о землянах. Единственный, о котором мне известно хоть что-нибудь – это ты. Прибегну к сравнению, достаточно вольному и поэтичному, но при этом довольно жестокому. Так что не обижайся. Видишь вон ту бабочку, что прячется от дождя в пещере?
Ник невольно обернулся, но, конечно же, не увидел никакой бабочки.
Стол, за которым сидели они с наставником, отделяло от входа в пещеру добрых пятнадцать метров. Разглядеть какую-то там бабочку, сидящую в трещинах древесины, не смог бы, наверное, и самый дальнозоркий из людей.
– Ее путь таков: яйцо-гусеница-куколка-бабочка. Если использовать подобную аналогию, ты – яйцо. Я, вероятно, гусеница, готовая превратиться в куколку.
– А Криста? – выпалил Ник. – И Буга?
– О! – улыбнулся юнец. – Они, несомненно, недавно вылупившиеся гусеницы, неугомонные и вездесущие! Они охотно ползают с места на место, поедают листву, резвятся и познают мир.
Ник вздохнул.
Ему не врали. Селентинцу незачем врать.
Яйцо. Всего лишь яйцо, неподвижное и жалкое. Зародыш, заготовка будущей бабочки. Не об этом ли ему неустанно твердили Криста и Буга: "Ты спишь, Ник!"?
О чем же еще, если не об этом?
– Наставник, – сдавленно спросил Ник. – А землянин Никита Тарханов вообще способен стать гусеницей? Хотя бы гусеницей, не говоря уже о бабочках? Проснуться?
– Любой, обладающий разумом, способен. Без разницы – землянин или нет. Ты считаешь себя разумным?
Ник снова поискал на груди пуговицу – конечно же, безуспешно.
– И способность к полету – это тоже один из факторов пробуждения? – поинтересовался он.
Юнец неожиданно перестал улыбаться.
– Ник! Способность к полету – это просто сопутствующая мелочь. Ты можешь проснуться, и при этом не научиться летать. Если тебе не нужно. Пробуждение – это переход на качественно иной уровень взаимодействия с миром. Ты уже способен постичь это, иначе наш разговор не склонился бы в нужную сторону, да и вообще не состоялся бы. Собственно, тебе осталось только окончательно поверить, в чем я тебе и пытаюсь помочь. Надеюсь, ты сознаёшь, что готовых рецептов не существует. Селентина – именно то место, где стоит проснуться. И где легко проснуться. Я сам когда-то проснулся здесь. И, – наставник вдруг доверительно склонился в сторону Ника, – у тебя замечательная помощница.
Ник глупо хлопнул глазами, а наставник вдруг потерял материальный облик и снова стал синеватым маревом, похожим на привидение. Он становился все прозрачнее и прозрачнее, пока совсем не исчез.
Совсем.
Некоторое время Ник пребывал в форменном ступоре. Он пытался осмыслить все, что сейчас услышал, но в голове кто-то настырно бухал в большой надтреснутый колокол, отчего мысли норовили расползтись и попрятаться по самым дальним и темным закоулкам сознания.
А потом его позвали.
– Ник! Пойдем скорее! Дождь закончился!
Когда он вышел из пещеры, селение-амфитеатр сияло мириадами капелек росы, в каждой из которых ослепительно отражалось солнце Селентины.
Остро пахло озоном и мокрой листвой. На фоне исполинской, в полнеба радуги – Криста, улыбающаяся зеленоокая дива. Это она звала его.
И – как достойный всему внезапному великолепию фон – громада супердерева чуть поодаль.
"Ой, мамочки", – подумал Ник.
И еще он подумал, что же будет рассказывать контактерам?
Глава вторая.
У великого ва Хисгина был цепкий и колючий взгляд – Артему даже стало неуютно в первые секунды знакомства. Но стоило старику заговорить – и Артема сразу же отпустило.
ва Хисгин оказался старше, чем Артем полагал, однако пребывал он в отменной форме и слово "дряхлый" применить к нему удалось бы вряд ли.
Пальцы его резво бегали по грифу гитары и не чувствовалось, что ва Хисгин прилагает к этому какие-нибудь особенные усилия.
"Артритом, по крайней мере, – подумал Артем мимолетом, – старик уж точно не страдает".
Историю Артема он выслушал молча, не перебивая и не переспрашивая. А когда Артем закончил, немного помолчал и обратился почему-то к ва Дасти:
– По-моему, тебе подобные разговоры смертельно надоели и ты хочешь улизнуть, – произнес ва Хисгин все еще звучным баритоном.
Дасти вздохнул и потупился – как-то чересчур уж смиренно, Артем обратил на это внимание.
– Ступай, – отпустил ученика ва Хисгин.
Молодой сказочник с готовностью вскочил со шкуры, сцапал гитару, на которой совсем недавно играл учитель, и шмыгнул к выходу из полости.
ва Хисгин провел его отеческим взглядом – не возникало ни малейших сомнений, что ученика старик очень любит, но при этом отлично понимает, что тот повзрослел и обрел самостоятельность, поэтому остается только глядеть на него со стороны. И радоваться, если найдется повод для радости.
– Мы долго сюда летели, – сказал Артем зачем-то. – Застоялся он… Вернее, засиделся.
– Вижу, – ва Хисгин ненадолго прикрыл глаза; получилось очень многозначительно.
– Я внимательно выслушал тебя, а Тиом, – заговорил он чуть погодя. – И вынужден отметить, что ты напрасно все упрощаешь. Да, я почти не знаю как жили наши предки, сошедшие с неба. Но я умею мыслить и сопоставлять, поэтому не говори со мной как с дикарем (пусть я им и являюсь в твоих глазах) или ребенком. Попробуй говорить со мной как с равным. Если я чего-нибудь не пойму – я спрошу. И еще: я помню очень много слов, гораздо больше, чем используют люди Поднебесья, поэтому ты зря пытаешься каждое сложное понятие описать простейшими синонимами. К примеру, я прекрасно знаю, что такое эвакуация, что такое экипаж, что такое вахта и что такое корабль. Пусть в общих чертах, а не в подробностях, но знаю. Из-за упрощения твой рассказ вышел скудным и плоским. Попробуй еще раз, придай ему объем.
