третью банку и поставил её на стол.
— Съешь ещё баночку, просто так? — предложил кто-то.
— Просто — это трудно. Просто так — не интересно. Я интерес люблю. Найти кортик подводника — это мне понравилось. Хорошая идея.
— Мат, — повторил чиф радисту. Все напряглись и посмотрели на шахматные фигуры. Радист вскочил с места и прошептал изумленно:
— Мне? Я думал, ты о нецензурной лексике, а ты и шах не объявлял?
— И шах, и мат, гроссмейстер. Думай, как есть.
Радист ещё никому не проигрывал, в кают-компании повисла тишина: как поведёт себя гроссмейстер? Но тот, похоже, считал на много ходов вперёд и теперь хотел выжать пользу из проигрыша, поучал победителя тоном тренера:
— Ты играешь без шахматной логики. В шахматах всё по теории. Я же давал тебе книжку с правилами. — Радист развёл руками. — А ты рубишь фигуры, как лесоруб. Где тебя учили?
— Я выиграл или нет? Горбач, ты самый умный здесь, это мат или нет?
— Конечно, чифуля. Практически. У самого гроссмейстера выиграл. Факт.
— А чего же он не признает факта? — чиф жаждал фанфар и признания.
— Марконя, — голос у Горбача спокойный и тихий, — не мучь чифа. Не надо приза. Скажи ему слово. Я дам ему гитару. И всем будет хорошо?
Радист встал и протянул победителю руку:
— Признаю. Только не задавайся. Это случайно. В теории ты слабак. Но тактика у тебя пробивная. Ценю. — Он вдруг улыбнулся, и все засмеялись. Чиф сразу смутился, принял пожатие, стал извинятся:
— Случайно получилось…
— Победа, друг, случайно не приходит. Поздравляю! Ты сегодня на коне. Грудь вперёд!
Чиф шевельнул плечами и грудью, стушевался, расслабился, развёл руки в стороны, потянулся за гитарой. Она, показалось всем, потянулась к нему сама, слегка зазвенев:
— «Две гитары за стеной жалобно заныли, с детства памятный напев… ты ли это, ты ли?..» — Старпом пробежал по струнам громким аккордом и перешёл на романс, прошелестев скороговоркой: «исполняет автор…»
Я жил в любви, любил грешить и тратить,
Улыбки женские, как воздух, целовал…
Как верный пёс, тебя касался лапой,
Как верный раб, я радовал и звал…
Не замечал я горестей и муки,
Не испытал раскаяний и слёз,
Любую рану мне лечили руки Твоей любви и нежных, прежних грёз.
Я так спешил твой взгляд окутать счастьем,
И каждый пальчик поцелуем я ловил…
Когда умру, не надо соучастья,
Скажите так: он умер от любви…
Всегда с тобой останется улыбка,
Всегда с тобой останутся слова.
Мой милый друг, ты так ко мне привыкла,
Как слушать музыку привыкла голова.
Играй и пой, пусть кто-то будет слушать.
Играй, мой друг, пусть сердце отболит,
Иных лекарств — гитара будет лучше,
Молчанье — поцелуевый мотив.
Раздались аплодисменты. Радист объявил громко:
— Я сегодня проиграл — ставлю на победителя: три банки сгущёнки! Кто может спеть не хуже?
Экстрим-сладкоежка среагировал первым:
— Эх, не потяну, мой талант — ложка. — Никто не засмеялся. Талантов у «ложечника» было два — сгущёнка и метание ножей.
Повисло молчание. Молодой экстрим, которого все называли «геолог» протянул руку к гитаре. Все замерли от неожиданности. Попробовал струны — гитара, как будто бы, сопротивлялась. Молодой сказал просто: «романс».
Прошли года, но так случилось,
Опять с тобой мы встретились вчера…
Твои глаза, зелёные, лучились, Затанцевали наши вечера.
Смеёшься ты — и мне не удержаться.
Летит звезда — желанье загадай!
В том нет греха, успей ко мне прижаться,
И губы мне доверчиво отдай.
Я позабыл, но ты не позабыла,
Что столько лет в объятиях чужих,
Тебя любил, а ты меня любила…
Скажи — зачем? А лучше — промолчи.
А жизнь на всё своё имеет право.
Любимая, зачем мы разошлись?
Любовью мы, наверное, играли?
Наверно, так играла с нами жизнь?
Вечерний час — моей любви улика,
Безумно танго одинокое звучит,
О чем ты думаешь, скрываясь за улыбкой?
Скажи слова, а лучше — промолчи.
Все дружно захлопали. Старпом сделал строгое лицо и спросил с вызовом:
— Ты откуда такой прыткий?
— От папы с мамой.
— А почему экстремал? Чего хорошего в экстриме? Башку потерять хочешь?
— От любви лечусь, — сказал геолог откровенно. — Хочу избавиться.
— Зачем? Люби дальше. Жизнь не кончается. Клин клином вышибают!
— Я не страдаю…
— Врёшь? Страдаешь… — Чиф повернулся к старшему экстриму, сказал шутливо: Горбач, обидишь геолога — не спущу! От риска его не оттаскивай — пусть он раны душевные собственным страхом смазывает. Быстрее пойдёт лечение.
— А может не надо быстрее, чифуля? Пусть остаётся с нами?
— Умный ты, Горбач. Везучий. Такого романтика прихватил. Уважаю.
— Могу дать совет, — произнёс любитель сладкого, — лучшее лекарство от любви — сгущёнка. Любовь с первого взгляда!
— Любовь с первого взгляда экономит время!
— А у меня была история… — начал кто-то, и все загудели одобрительно.
Стало легко и душевно. Молодой перебирал струны. Количество пустых банок перед экстремалом увеличивалось. Жизнь демонстрировала аппетит и желания. Это было вчера. Это было ещё до прихода Призрака.
Разведчики
Старпом на мостике поучал второго и третьего помощников:
— Вы должны не только наблюдать за береговой группой, но и предполагать их поступки и действия. Будто вы с ними одно целое, амёба, распростёртая над морем и берегом. Что вы о них знаете?
— Старший группы — Горбач, бывший подводный диверсант, 48 лет. Второй — Чемпион и десантник, 32 года, любитель сгущёнки. Третий — Геолог, 25 лет. Что ещё? Цирковой!
— Почему «цирковой»?
— У него всё красиво. Его так Горбач с десантником окрестили.
— Экстремалы. Движений много, а мозгов мало, — ввернул второй помощник, как штопор в пробку.
— Кто идёт в экстрим?
— Туда не идут…
— Туда попадают, чиф. — Второй и третий помощники смотрели на старшего весело.
— В экстремалы, Юра, идут добровольно. Не от недостатка мозгов, не от желания получить деньги, а от страсти поиграть с собственным страхом. Есть такая болезнь. — Чиф постучал пальцем по косяку дверного проема, а потом — по голове. — Где это дерево поближе? Синдром спускового курка. Зачем? Посмотри на наших разведчиков. Старшой — от тоски по погибшим друзьям — это понятно. Чемпион — чтобы снова себя уважать за победу.
— Из сгущёнки?
— Не смейся над слабостью человеческой. Чемпион — он и со сгущёнкой первый… Цирковой — от несчастной любви — пусть поёт. Любовь
