сыщик Эпсилон. Колыхались тени.
— Нет! Нет! Я не хотел сказать…
— Верю, верю, успокойся, — небрежно отмахнулся Гилл.
Иного способа уязвить нахального хлыща не было, и все же Гилл не чувствовал себя победителем. Ни капельки. Правда, и побежденным он никак не мог оказаться.
— Эвимант, уж не жениться ли ты собрался? — вдруг спросил из угла сыщик Эпсилон. — Уж больно много времени ты проводишь с Неей.
Гилл удивленно обернулся — вопрос был совсем не ко времени и не к месту. И перехватил злобный взгляд Эвиманта — чересчур злобный для простого раздражения, что кто-то сует нос в чужую личную жизнь. Но задуматься над этим не успел — дверь распахнулась, караульный крикнул сверху:
— Старик идет!
Старик, конечно, вряд ли бы спустился сам по довольно крутым и влажным ступеням — его без натуги несли на руках двое дюжих сыщиков. Судя по ухмылкам, роль носильщиков их только забавляла.
Старика осторожно поставили на пол.
— Придерживать под локоток, дедуля? — Сыщики разразились жизнерадостным хохотом. Они были неплохими парнями, только никак не могли уразуметь, почему этот хилый старикашка бывает необходим Гиллу более даже, чем они, сильные, ловкие и сообразительные.
Гилл хмуро махнул рукой, и они направились прочь.
— Доживешь до моих лет — и на урыльник сам не сядешь! — закричал вслед Старик. — Если доживешь, нюхало!
— Угомонись, — сказал Гилл. — Дело серьезное.
— Вижу, вижу. — Старик быстрыми шажками просеменил к трупам. — Вижу, что поработали хваткие ребята — ухлопать Иксионова потомка довольно непросто, да и этакого детину…
Он замер, скрючившись в неудобной, даже для юноши неестественной позе. Потом стал выпрямляться, ужасно медленно даже для хворого старика, и Гилл ощутил холодок нехорошего предчувствия, отвратные ледяные мурашки. Чутье охотничьего пса не подводит…
— Гилл, этих — вон! — Старик говорил решительно и властно, как когда-то орал команды своим конникам, и от его голоса стало еще холоднее. — Слышал?
Эпсилона уже не было — он уловил направление руки Гилла до того, как она повернулась в его сторону. Незаметный, исполнительный сыщик Эпсилон. «Есть ли у него жена, дети, родственники, друзья? — подумал вдруг Гилл. Что он любит или ненавидит? И как его все-таки зовут?»
Он спохватился:
— Эвимант, к тебе это не относится, что ли?
Эвимант повиновался — нехотя.
— А смотрит, будто прирезать хочет, — хмыкнул вслед Старик. — Пандарей пусть остается, в нем-то я уверен, сто лет друг друга знаем, верно, стилос ты одушевленный?
— Ты их знаешь? — нетерпеливо спросил Гилл.
— Я их никогда не видел, — сказал Старик. — Но знать можно и того, кого никогда не видел и не знал. Гилл, это один из Гераклидов. Точнее, Тиреней, сын Геракла и микенской жительницы Хлои. Жил в Микенах, ничем особенным не занимался — богатый человек, начитанный, владелец одной из лучших в Микенах библиотек, покровитель художников и поэтов.
— Ошибиться ты не можешь?
— Все-таки молодость временами — недостаток, — сказал Старик. — Ты хороший сыщик, но есть вещи, которых ты по причине твоей молодости просто-напросто не можешь постичь. Я никогда не рассказывал, почему ушел с военной службы? Нет? Однажды мне здорово досталось от Геракла, а я никак не хотел оставаться вторым или десятым. Это вылитый Геракл. Как две капли воды. Конечно, возможны и совпадения, но что ты будешь делать вот с этим? — Он протянул свою куриную лапку и без тени брезгливости коснулся мертвой руки. — История этих запястий заслуживает особого рассказа, Гилл. Прометей сделал их из своей цепи — несколько запястий для Геракла. Геракл дарил их либо своим детям ко дню совершеннолетия, либо особо близким друзьям. Большее число досталось детям, меньшее — друзьям. Запястья эти, кстати, Прометей изготовил как раз в Микенах.
— Значит…
— Подожди, — сказал Старик. — Ты хватаешься за то, что лежит на поверхности. Думаешь, раз в Афинах убит один из Гераклидов, срочно следует установить, не скрывается ли за этим попытка кого-то третьего натравить Микены на Аттику?
— Да, — сказал Гилл.
— А не упустили ли вы какой-нибудь детали, связанной с убитыми?
— Запястья совершенно одинаковые, — глухо сказал Гилл. — Одно из них сделано точно по размерам кентавра. Конечно, запястье кентавра может оказаться и подделкой.
— А если — нет?
— Тогда возникают вопросы, на которые я пока не могу найти ответов, сказал Гилл. — С виду кентавр недостаточно стар, чтобы знать Геракла и быть его другом. Да и вообще друзей среди кентавров у Геракла не было, исключая разве что мудрого Хирона. Более того, Геракл перебил почти всех кентавров, за что его самого погубил кентавр Несс; кентавры ненавидят даже упоминания о Геракле. А заодно и всех Гераклидов. И вдруг выясняется, что Гераклид путешествует в компании кентавра, к тому же кентавр носит запястье, которое могло попасть к нему только от Хирона, учителя богов и героев.
— Именно так все и обстоит, — сказал Старик.
— Ты хочешь сказать, что этот случай не имеет никакого отношения к обычным политическим интригам?
— Ты сам сказал, — подтвердил Старик. — У тебя здесь случайно нет этих новомодных изобретений — слуховых трубок в стенах?
— Кому они нужны в подвале, куда сносят покойников?
— Как знать… — Старик покосился на сырые стены, закопченный потолок. — Покойники у вас сплошь и рядом непростые… Ты знаешь о разновидностях, на которые делятся правда и ложь, Гилл?
— Как это?
— Правда, которую нужно распространять; правда, которую следует скрывать; ложь, в которую необходимо заставить верить; ложь, которую следует выжигать каленым железом. Вот тебе четыре главных разновидности. От них, бывает, рождаются мелкие разновидности, но во главе угла все-таки остаются эти четыре.
— К чему это ты?
— Не знаю, — сказал Старик. — Интуиция, знаешь ли. Все же многое я повидал, многое пережил, и вряд ли я самый глупый из населяющих этот мир, хотя и уйду в иной, возможно, не оставив следа… Задумался я, Гилл. Философствую вслух. Ты случайно прикоснулся к чему-то, что не следует рассматривать как одну из обычных политических игр, происков Спарты против вас или Микен против Фив. Здесь другое. И я на твоем месте обязательно разжал бы ему ладонь и вытащил этот клочок бумаги. — Он резко обернулся и указал на крепко сжатый кулак мертвого Гераклида. Потом захихикал. — В каждом из нас живет эта любовь к театральным эффектам, все мы фокусники немножко. Я заметил этот клочок давно. А должен был заметить ты. Видимо, это ты не искал?.. Ты сам? А то — отдай кинжал мне…
Но Гилл сам наклонился к мертвецу, доставая кинжал. Решиться оказалось очень легко — стоило только напомнить себе, что иначе закостеневшие пальцы просто не разжать, и это не надругательство над мертвым, а наоборот, действия, служащие отысканию убийц.
— Конечно, пока неизвестно, выхватил ли Гераклид эту бумагу у нападавших, или ее
