К вечеру совершенная, невообразимая пустота на Дороге стала настораживать и давить. Видимо, где-то неподалёку произошёл выброс: деревья постепенно изменялись, становились всё больше, за обычными осинками и сосенками, выстроившимися вдоль обочины, теперь виднелись раскоряченные чёрные контуры огромных мутировавших дубов и елей. Они раздваивались, растраивались, напоминая в отчаянии протянутые вверх ладони умирающего, узловатые пальцы стволов были, казалось, скрючены в немыслимой боли последней агонии. Ванька пожалел, что не украл у отца дозиметр: ему он сейчас наверняка пригодился бы больше. Птицы здесь не пели; из чащи доносилось только мерное уханье совы; а когда на небосклоне начал проявляться бледный призрак Луны, издалека послышался мертвящий волчий вой. Слава богу, на него никто не отозвался; но ночевать на земле Ванька всё равно не решился. Выбрав корявое дерево, стоявшее поближе к Дороге, он взобрался на то место, где ствол расходился в стороны и устроил себе гнездо. Высота была метра четыре, упадёшь — хорошо, если отделаешься переломами, зато обычный волк не достанет.
Луна налилась цветом алюминиевой ложки, на почерневшем усталом небе стали заметны червоточины звёзд. Сквозь наступающую дрёму Ваньке подумалось, что ночью на небо просто накидывают покрывало, и если выстрелить в него из лука, стрела проделает прорешину, через которую будет пробиваться лучик света — вот тебе и звезда…
Затрещали, ломаясь, как лучинки, сухие ветви умерших лесных гигантов, тоскливо заскрипели, подаваясь под напором невиданной силы стволы живых деревьев, подобострастно зашуршали приминаемые кусты… Сквозь чащу напролом двигалось, тяжело хрипя, что-то невероятно огромное, такое, о чём Ваньке никогда не приходилось ещё слышать. Дуб, на котором он спал, сотрясался от каждого шага чудища, словно его, как и Ваньку, от ужаса била дрожь, и листья испуганно перешёптывались между собой. Ванька вцепился в ближайшие ветки и попробовал чуть приподняться, прижимаясь к стволу, чтобы разглядеть зверя, или хотя бы определить, на каком расстоянии он находился.
Ему повезло дважды: первый раз, когда создание вышло на небольшую прогалину шагах в пятидесяти от Ванькиного гнезда, чтобы оглядеться и принюхаться. Огромный тёмный силуэт было плохо виден на фоне переплетений больных осин и елей, и Ваньке так и не удалось определить, был ли это мутант какого-либо из известных ему зверей, или нечто вообще доселе невиданное. Видно было только, что передвигалось оно на четырёх лапах, а в холке достигало не меньше трёх метров.
Ветер дул Ваньке в лицо, вот и второй раз удача ему улыбнулась: посопев с минуту, но так и не учуяв его, чудище испустило недовольный рык, развернулось, привстав на задние конечности, ударом передних свалило несколько молодых сосенок и двинулось обратно в чащу.
Всё это время Ванька сидел, парализованный страхом, крепко, как мать родную, обняв толстую ветку и не отваживаясь даже утереть испарину со лба. Когда треск и скрип угасли в отдалении, он осторожно, стараясь не произвести ни малейшего шума, лёг обратно в своё гнездо и тихо-тихо выдохнул. Что-то подсказывало ему: встречу с этим созданием удавалось пережить мало кому даже из опытных охотников.
Несмотря на пережитое, ему удалось забыться сном: чудище, видимо, перепугало не только его, и за всю ночь в округе больше не было слышно ни волчьего воя, ни дурных криков нетопыря, ни истошных совиных всхлипываний.
Когда он очнулся, солнце стояло уже довольно высоко. Осторожно спустившись на землю, Ванька пригляделся и обмер: земля вокруг дерева, на котором он провёл ночь, была покрыта десятками следов… Волки? Он судорожно осмотрелся по сторонам. Тайга, казалось, тоже вглядывалась в него, задумчиво шелестя миллионами листьев, поскрипывая еловыми лапами, изучая, изучая…
С этого места, так или иначе, надо было скорее уходить: даже если волки пока оставили его в покое, они могли вернуться. Здравый смысл требовал от Ваньки возвращаться назад, в деревню. Но ночная встреча оказала на него странное действие: она чуть-чуть приподняла завесу страха и лени, скрывавшую от деревенских остальной мир — мир, лежавший за пределами Семёновки и Матвеевки, мир, в который вела древняя Дорога. Встреча эта не только перепугала его, но и пробудила в нём задорное мальчишеское любопытство — силу, способную противостоять пещерному страху перед скрывающимися в темноте неизвестными чудовищами.
Не отдавая себе толком отчёта в том, что делает, Ванька решительно наморщил лоб и заспешил в сторону, противоположную своему дому.
Через несколько часов ходу холмы закончились. С последнего крутого склона ему открылась огромная долина, сочащаяся тёмными болотцами, поросшая двухметровым камышом и осокой, потеющая дурманом гнилостных испарений. Дорога здесь была проложена по высокой каменистой насыпи. Оставаясь, наверное, единственным куском твёрдой почвы под ногами, она тянулась, сколько хватало глаз, монотонно серая, ровная, с теми же яркими, неуместно праздничными линиями разметки, она всё бежала вперёд, в некую дальнюю точку, ведомую только её безгранично могучим создателям. Для Ваньки она оставалась последней опорой в этих становившихся всё более опасными и враждебными землях.
О Верочке, о ссоре с отцом и о том, как переживает сейчас мать, он больше думать не мог и не хотел. Теперь его занимала только сама Дорога и то место, куда она вела. Ванька принялся фантазировать, напрягая всё своё воображение, чахлое, как овощи из кадушек, всю жизнь простоявшие в избе и никогда не видевшие солнца.
Город? Может быть, такой же большой, как Хабар, или ещё больше? Старики говорили, что городов раньше было много, в них-то и жило большинство людей. Но что значит — много? Пять? Семь? Получалось как-то слишком много народу, такого быть явно не могло; дед Марат вообще был известен своей склонностью к преувеличениям.
Судя по качеству Дороги, по тому, сколько лет она простояла, выдержав такие испытания, по ту сторону сотен, а может, тысяч километров асфальтового полотна находилось что-то чрезвычайно важное. Тайник с сокровищами? С лекарствами? С оружием? Ванька представил себе, какие почести ему будут в родной деревне, случись ему обнаружить, скажем, огромные подземные склады с автоматами и ружьями… У них на всю деревню было два ружья, и те без патронов. Одно висело на стене у председателя сельсовета, другое принадлежало Вепрю — самому сильному и умелому из охотников. Тот выходил с ним на деревенские праздники, вызывая уважительный шёпот в гуляющей толпе. Ни одно, ни другое не стреляли уже лет восемь. Ванька вроде бы помнил из детства, как звучал ружейный выстрел, но детские воспоминания зыбки и неверны, вполне могло быть и так, что он путал его с раскатом грома…
