Смерть произошла средь бела дня, на дороге, напротив Манса, и тому были свидетелями не меньше чем полдюжины людей. Они видели, как несчастный Хью вдруг упал на дорогу и начал кататься по ней, яростно борясь (так показалось зрителям) с кем-то невидимым, напавшим на него. Когда к нему подбежали, он лежал с побагровевшим лицом, а на синих губах выступила белая пена. Он умер на руках у поднявших его ллиддвуддцев.
Тело было принесено в кабачок «Свинья и Свистулька», около которого немедленно собралась возбужденная толпа. Напрасно хирург Оуэн Томас уверял, что смерть, без всякого сомнения, естественная,— зловещий слух, что покойный — жертва подчиняющихся доктору Небогипфелю воздушных стихий, как зараза, распространялся среди собравшихся. Эта новость с быстротой инфекции разнеслась по Ллиддвудду. Все и вся загорелись одним желанием: немедленно покарать виновника этого злого дела. Всякие суеверные слухи о чудесах доктора до сих пор не имели законного обращения в селении (в страхе показаться смешным или из-за боязни доктора). Теперь об этих вещах заговорили смело и открыто; версия о колдовских проделках доктора получила всеобщее признание. Люди, которые до этого помалкивали о своем отношении к новому хозяину Манса из страха перед похожим на нечистого чернокнижником, теперь с каким-то болезненным наслаждением поверяли на ушко какому-нибудь добровольному слушателю о всевозможных страстях. Сначала, они говорили о том, что «могло бы быть»; потом, опьянев от всеобщего внимания, стали говорить, что «так действительно было». Сначала они говорили шепотом, потом заговорили громко, и даже повысили голос. Сказка о пойманном доктором дьяволе до сих пор развлекала лишь кучку старух; теперь об этом, как о неоспоримом факте, заговорили все. Приводили случай с миссис Морган, за которой этот зверь гнался почти до самого Рстога. Правда, свидетелей этому не было, но... публика верила миссис Морган на слово. Это было еще не все. Появилась история о том, что Небогипфель вместе с покойными Вильямсами по ночам служит бесовскую мессу, сопровождая ее страшными богохульствами; рассказали о «черном, хлопающем крыльями существе, величиной с теленка», которое влетает в дом через дыру в крыше. Это также было принято как непреложная истина. Когда-то один из шутников на церковном дворе от нечего делать выдумал, что видел доктора, разрывающим своими белыми пальцами только что зарытую могилу,— теперь и этому поверили. Некоторые выдумки имели хоть в основе какой-то факт. Например, тени, отбрасываемые изломанным бурей деревом у Манса, были приняты за людей — и родилась легенда о Небогипфеле, который вместе со старым Вильямсом вешал сыновей последнего на виселице за домом... Число таких историй перевалило за сотню, и все они носились по деревне, накаляя атмосферу. Пастор местечка, преподобный Илия Уллис Кук, услышав шум и гам, выплыл из дома. Он попробовал унять толпу, но едва сам избежал ее гнева.
К восьми часам вечера (был понедельник, 22 июля) против «чернокнижника» собралось целое войско. Группа смельчаков составила его ядро. Артур Прайс Вильямс, Джон Петерс и кое-кто еще принесли факелы и угрожающе размахивали ими. Менее отважные духом представители сильного пола явились неохотно и весьма поздно; с ними группками из четырех-пяти человек пришли женщины. Резкие голоса, истерические выкрики и живое воображение последних значительно прибавили шуму и неразберихи. Один за другим из домов выскальзывали ребятишки и молодые девушки. Охваченные непреодолимым ужасом, они спешили протиснуться поглубже в толпу или держались около факелов.
Таким образом, к девяти часам у кабачка собралась добрая половина населения местечка. Стоял невообразимый шум, но резкий голос старого фанатика Питчарда покрывал его: Питчард проповедовал на подходящую случаю тему — о судьбе 450 идолопоклонников-кармелитов.
Как только церковные часы отбили девять, все начали потихоньку двигаться по холмистой дороге вверх, и вскоре стало ясно, что все сборище — и мужчины, и женщины, и дети тесной толпой, как испуганная скотина, идут к дому доктора. Когда ярко освещенный кабак остался позади, дрожащий женский голос затянул один из тех мрачных псалмов, звуки которых так тешат слух истинного кальвиниста. Псалом немедленно подхватили — сначала двое-трое, а потом все. Чувствовалось, что настроение у толпы поднялось и смелости прибавилось: теперь все шагали быстрее, в такт гимну. Но когда процессия дошла до поворота дороги, пение вдруг затихло. Остались, правда, запевалы, но и они пели, заботясь не столько о такте и мотиве, а лишь о том, чтобы кричать погромче. Из их попыток заставить толпу прибавить шагу не вышло ничего: шагали все медленнее, а дойдя до ворот Манса, толпа встала как вкопанная. Многие задумались: «А что будет дальше?», и это отняло у них остатки отваги. Мысль о том, что их ожидает за воротами, заставила забыть даже своих родственников. Сильный свет, бивший из проломов в стенах и крыше, освещал ряды бледных лиц, нерешительно поглядывающих друг на друга. Дети плакали от страха.
—Ну,— оказал Артур Прайс Вильямс, обращаясь к Джеку Петерсу со скромным видом услужливого подчиненного,— что теперь станем делать, Джек?
Однако Петерс, окидывавший Манс не слишком смелым взором, сделал вид, что не слышит вопроса. Охота на колдунов, так успешно начатая ллиддвуддцами, готова была вот-вот сорваться, но выручил старый Питчард, который в это время протолкался вперед.
—Что же вы?! — заорал он сорванным голосом, делая руками непонятные жесты.— Вы что?! Устрашитесь ли вы покарать того, на ком лежит гнев господен?! Сожжем чародея!
Выхватив у Петерса факел, он распахнул дряхлую дверь и бросился по аллее к дому. Его факел, раздуваемый ветром, рассыпался искрами в ночной темноте. «Жги колдуна!» — взвизгнул чей-то голос, и стадный инстинкт овладел толпой. С угрожающим шумом она бросилась вслед за изувером.
Ллиддвуддцы ожидали, что двери в дом заперты и завалены всякой всячиной, но они отворились без труда. От толчка Питчарда обе половины дверей со скрипом распахнулись. Яркий свет хлынул ему в лицо; ослепленный, он несколько секунд топтался на пороге. За ним сгрудились его последователи.
Те, кто там был, рассказывают следующее. Доктор Небогипфель был в комнате. Он стоял на высоком сооружении из бронзы, красного дерева и слоновой кости, залитый бесцветным сиянием электрических ламп. Кажется, он улыбнулся им — полусожалеюще, полупрезрительно: так улыбаются мученики. Некоторые еще добавляют, что рядом с доктором сидел высокий человек в черной одежде священника. Кое-кто даже уверяет, что этим человеком был преподобный Илия Уллис Кук. Другие отрицают это: по их мнению, второй человек похож на старого Вильямса — таким его описывают предания.
