Та, что с хрипотцой, опять повернулась к подруге. И снова пожала плечами.
- Vraiment, je ne sais pas {Право, не знаю (фр.).}, - прошептала она.
- Si l'on lui donnait une livre? {Может быть, дать ему ливр? (фр.).} предложила Воркующая.
Та кивнула:
- Comme tu voudras {Как хочешь (фр.).}.
Подруга отвернулась, чтобы незаметно было, как она роется в сумочке, а Та, что с хрипотцой, сказала Питеру:
- Вы ужасно храбрый.
И улыбнулась.
Под ее спокойным, уверенным, невозмутимым взглядом Питер только и сумел покачать головой, покраснел и потупился. Он бы счастлив был не сводить с нее глаз, и, однако, никак не удавалось выдержать этот хладнокровный взгляд в упор.
- Похоже, что вы привыкли обращаться с собаками, - продолжала она. - У вас и своя есть?
- Н-нет, - ухитрился ответить Питер.
- Ну, тогда вы настоящий храбрец, - сказала она. И увидав, что подруга уже нашла нужную бумажку, взяла руку Питера и крепко пожала. - Ну, прощайте. - Она улыбнулась очаровательней прежнего. - Мы вам ужасно признательны! Ужасно признательны, - повторила она и сама удивилась, почему опять и опять повторяет слово "ужасно". Слово совсем не из ее обихода. Но почему-то оказалось - оно подходит для разговора с этим заморышем. К простонародью она всегда обращалась очень приветливо и с мальчишеской живостью пересыпала свою речь жаргонными словечками.
- П-п-п... - начал Питер.
Неужели они сейчас уйдут, с тоской подумал он, вот так вдруг исчезнут из его чудесной розовой мечты. Уйдут навсегда, не пригласят его к чаю, не оставят адреса? Он готов был взмолиться - пусть они немножко помедлят, пусть позволят увидеться с ними еще раз. Но знал, что не выговорить ему нужных слов. Сказанное с хрипотцой "прощайте" пробудило в нем отчаяние, какое испытываешь перед неминуемой катастрофой, которую бессилен предотвратить.
- П-п-п... - беспомощно заикался он, и оказалось, он уже обменивается рукопожатием со второй богиней, так и не сумев договорить до конца злосчастное "прощайте".
- Вы были изумительны, - сказала Воркующая, пожимая ему руку. - Просто изумительны. И вам непременно надо пойти в аптеку, пускай вам сейчас же промоют рану. Прощайте, и огромное вам спасибо. - При последних словах она вложила ему в ладонь аккуратный квадратик - бумажку достоинством в фунт стерлингов - и обеими руками легонько надавила на его пальцы, так что они зажали бумажку. - Большущее вам спасибо, - повторила она.
Питер побагровел и замотал головой.
- Н-н... - начал он и попытался отдать бумажку. Но она только улыбнулась еще ласковей.
- Да-да, - настойчиво повторила она. - Пожалуйста, возьмите.
И, не слушая больше, повернулась и легко побежала за Той, что с хрипотцой, - Та уже уходила по тропинке, уводя упирающегося Понго, который все еще лаял, натягивал поводок и вставал на дыбки, подобно геральдическому льву.
- Ну, все улажено, - сказала Воркующая, догнав подругу.
- Он взял деньги? - спросила Та.
- Да, да, - кивнула Воркующая. И уже другим тоном продолжала: - Так о чем мы говорили, когда этот скверный пес нам помешал?
- Н-нет, - выговорил наконец Питер.
Но богини уже поспешно удалялись. Он шагнул было вслед, но опомнился. Бесполезно. Если он попробует объясниться, это только и приведет к еще более жестокому унижению. Пока он станет заикаться, выдавливая из себя нужные слова, они, пожалуй, подумают, будто он догнал их, чтобы выпросить плату побольше. Сунут ему, пожалуй, еще одну фунтовую бумажку и постараются еще быстрей от него уйти. Он смотрел им вслед, пока они не скрылись по ту сторону холма, потом повернулся и пошел обратно к прудам.
926 Олдос Хаксли
В воображении он заново представил себе все, что случилось, - не так, как произошло на самом деле, а как должно было произойти. Когда Воркующая сунула ему в руку бумажку, он улыбнулся и учтиво вернул подачку со словами: "Боюсь, вы ошиблись. Признаю, вполне простительная ошибка. С виду я бедняк и это правда, я беден. Но я джентльмен. Мой отец был врачом в Рочдейле. Моя мать - дочь врача. Пока были живы мои родители, я учился в хорошей школе. Они умерли, когда мне было шестнадцать, - одна смерть, а через несколько месяцев другая. И мне пришлось пойти работать, не закончив учения. Но, понимаете, денег я от вас принять не могу. - И потом, еще рыцарственней, еще задушевней и доверительней он продолжал: - Я растащил этих свирепых псов, потому что хотел быть полезен вам и вашей подруге. Потому что вы так прекрасны и так очаровательны. А значит, даже не будь я джентльменом, я все равно не взял бы у вас денег". Воркующая была глубоко тронута его маленькой речью. Она пожала ему руку и попросила прощения. И он успокоил ее, заверив, что ее ошибка вполне понятна. А потом она спросила, не согласится ли он пойти к ним на чашку чая. Дальнейшее в воображении Питера расплылось в розовом тумане и наконец перешло в привычную мечту о дочери пэра, благодарной вдове и одинокой сиротке, только на сей раз все происходило с двумя богинями, чьи лица виделись ему живо и явственно, совсем не так, как прежние смутные образы, плоды фантазии.
Но и фантазия не унималась. Его вдруг осенило: вовсе незачем вдаваться в объяснения. Можно вернуть деньги, не говоря ни слова, просто силой вложить ей в руку. Почему он так не сделал? Пришлось подыскать оправдание своему промаху. Она слишком быстро ускользнула, вот он и не успел.
Или, может быть, следовало обогнать их и прямо у них на глазах отдать эти деньги первому встречному попрошайке? Неплохая мысль. Жаль, что она слишком поздно пришла ему в голову.
До самого вечера Питер бродил по парку, раздумывая о случившемся, мысленно разыгрывал все опять и опять, на разные лады, но всегда достойно и приятно. И, однако, все время помнил, что это лишь мерещится. В иные минуты пережитое унижение возвращалось с такой остротой, что он морщился и вздрагивал от боли.
Стало смеркаться. В серых и лиловых сумерках влюбленные на ходу тесней прижимались друг к другу, откровенней обнимались за деревьями. В густеющей темноте расцвели вереницы желтых фонарей. Высоко в бледном небе прорезался лунный серп. И Питер мучительней прежнего почувствовал, до чего он одинок и несчастен.
К этому времени укушенная рука отчаянно разболелась. Он вышел из парка, двинулся на Оксфорд-стрит и наконец набрел на аптеку. Руку промыли и перевязали, и тогда он зашел в кафе, спросил б-булочку, яйцо, в-всмятку и кофе, причем официантка не могла понять его и пришлось сказать по буквам: "ч-а-ш-к-у м-о-к-к-о".
"Вы, видно, принимаете меня за бродягу или за какого-нибудь жучка, вот что надо было сказать, гордо, с негодованием. - Вы меня оскорбили. Будь вы мужчиной, я свалил бы вас одним ударом. Заберите ваши гнусные деньги". Но нет, после таких слов они навряд ли стали бы относиться к нему дружески. И, поразмыслив еще, он решил, что от негодования не было бы никакого толку.
