Но Чага смотрела уже во все глаза на новое диво: из ревущего, исхлёстанного сталью неба медленно опускался яркий купол, под которым покачивался на сбегающихся воедино ремнях большой яйцеобразный предмет. Ему оставалось до земли совсем немного, когда опаздывающий к расправе рой вспорол ткань, рассёк ремни, и тёмное полупрозрачное яйцо грянулось оземь с высоты двойного человеческого роста. Подпрыгнуло и раскололось надвое, явив металлическое нутро, из которого (Чага не верила своим глазам!) неуклюже выбрался человек. Мужчина.
Вокруг неистовствовал металл, а человек шёл, шатаясь, шёл прямо к ней, к Чаге, и на нелепой его одежде знакомым гибельным блеском отсвечивали какие-то пряжки и амулеты. Выкрикивая непонятные заклинания (или проклятия), он прижимал к губам плоский камень с торчащим из него стальным стеблем, но Чагу потрясло даже не это, а то, что младенчески-розовое лицо мужчины было озарено сумасшедшей, ликующей радостью.
За спиной его грянул взрыв, полетели сверкающие обломки, но человек даже не заметил этого. Всё ещё невредимый, он брёл к ней, и Чага поняла, что через несколько шагов он свалится в овражек, а следом за ним, почуяв наконец прикреплённые к одежде железки, в её ненадёжное укрытие ворвётся металл — быстрый, светлый, разящий без промаха!..
Закричав от страха, Чага каким-то образом оказалась вдруг наверху, выхватила из неожиданно слабой руки камень с металлическим стеблем и швырнула что было сил. Брызнули осколки. Сбитый влёт предмет разлетелся вдребезги совсем рядом.
Свалив одной оплеухой еле держащегося на ногах незнакомца, упала сама и принялась срывать, отбрасывать все эти пряжки, амулеты, пластины, ежесекундно ожидая хрустящего удара в затылок.
Но металл помиловал её. Сорвав последнюю бляху, она, почти теряя сознание, дотащила бесчувственное тело мужчины до оврага, и в этот миг земля содрогнулась от чудовищного удара.
Это врезалась в грунт добитая металлом стальная птица. На месте её падения взревело огромное пламя, а сверкающая мошкара всё летела и летела в этот неслыханный костёр, сгорая волна за волной.
Металл бушевал весь день. В мерцающий воздух над истерзанной степью взвивались всё новые потоки крохотных стальных убийц. Чага и не думала, что земля может хранить в себе столько металла.
Потеряв главного врага, блистающая смерть снова распалась на стаи, сразу же кинувшиеся в остервенении друг на друга.
Устав бояться, Чага равнодушно смотрела на разыгрывающиеся в зените битвы. Под сыплющимся с неба дождём мелких осколков она переползала от зверя к зверю, поправляла вьюки так, чтобы защитить самое уязвимое место — между горбом и шеей.
Отщепившийся краешек пикирующего роя, снеся кромку, ворвался в овраг и, глубоко вонзившись в рыхлый грунт противоположного склона, взорвался, наполнив укрытие свистнувшей металлической крошкой, пылью и запахом смерти. Чага легла рядом с Седым и стала ждать повторного удара. Не дождавшись, поползла к мужчине, который всё ещё был без сознания.
Недоумённо нахмурясь, вгляделась в блаженное розовато-жёлтое лицо, оторвала от странной одежды две не замеченные ранее железки, прикопала…
Всё это не имело ни малейшего смысла. Уцелеть в мелком овражке посреди такой круговерти всё равно было невозможно. Поэтому, когда к вечеру металл подался вдруг всей массой на север, открыв относительно безопасное пространство на юге, Чага даже не очень этому обрадовалась. Точнее, не обрадовалась вовсе. Шансов спастись бегством было немного — металл имеет обыкновение возвращаться…
Тем не менее она перевьючила зверей: скарб — на Рыжую, а Седой повезёт незнакомца…
Усталым спотыкающимся шагом она вела их в поводу всю ночь. Темнота рычала, взвизгивала, иногда обдавала лицо трепещущим ветерком. Чага только дёргала повод, когда звери пытались упасть, она знала, что к рассвету все будут мертвы: и звери, и она, и странный незнакомец…
Но рассвет наступил, и обессиленная Чага вдруг осознала, что самые опасные места остались позади. Возле размолотой металлом рощи она нашла брошенное полуобвалившееся укрытие, кое-как освободила зверей от ноши и, прикорнув под земляной стенкой с белыми торчащими корешками, провалилась в сон.
Проснулась от ощущения опасности — стальная птица взбудоражила металл по всей степи. Голова была тяжёлая, усталость разламывала суставы, но надо было уходить. И на этот раз быстро, не дразня судьбу и не жалея животных…
Рядом застонал мужчина. Запрокинутое лицо его уже не было счастливым и розовым, как вчера, — бледное, искажённое страданием, запёкшийся рот мучительно приоткрыт. Чага коснулась щеки незнакомца и подивилась гладкой шелковистой коже.
«Нежный, — с сожалением подумала она. — Не выживет…»
Выбралась из укрытия и направилась к изломанной роще, где дерзко поднимал ярко-жёлтую голову цветок на мясистом стебле, чудом уцелевший в эту ночь. Как и сама Чага.
Она не стала срывать его — рядом были другие, срубленные. Выкопала несколько луковиц, наполненных горьким целебным соком, потом, привлечённая жужжанием, выпрямилась, всмотрелась.
Неподалёку роились мухи, зелёные, со стальным отливом, те самые, что состоят в родстве с металлом, ведут себя, как металл, и приходят сразу же, как только удаляется он. В груде исковерканных ветвей темнела туша навьюченного зверя. Чага сделала шаг к убитому животному и чуть не споткнулась о труп человека.
Это была Колченогая. Поражённая металлом в грудь, хромоножка мечтательно смотрела в небо. Никогда в жизни лицо Колченогой не было таким красивым.
Чага обернулась. Неподалёку лежал Натлач. А рядом — то, что осталось от Матери…
Она нашла всех. Из людей живым не ушёл никто. Им даже некуда было податься, прижатым к роще. Стрый оказался прав: старая дура всё-таки погубила семейство. Сам он лежал со снесённым затылком, уткнувшись изуродованным лицом в землю, словно не желая смотреть на то, что натворила Мать.
Со стороны укрытия снова раздался слабый стон, и Чага вспомнила, что в руке у неё лекарственные луковицы, что в яме лежит смертельно бледный, но, судя по стону, живой мужчина, что надо спешить: опустошив степь на севере, металл обязательно двинется к югу…
Взглянула ещё раз на громадное беспомощное тело Стрыя и пошла обратно. Выдавила содержимое луковиц в черепок, разбавила водой из меха и, приподняв мужчине голову (волосы мягкие, невыгоревшие), поднесла ему черепок к губам. Не открывая глаз, он сделал судорожный глоток и поперхнулся — пойло действительно было очень горьким.
— Пей, — велела Чага. — Надо.
