— Вы его убили. Это был урод, я понимаю ваши чувства. Но полиции это не понравится.
Ридан вздрогнул.
— Я не виноват, — сказал он, стараясь придать естественность голосу. Все вышло совершенно случайно. — Ридан повернулся, отыскивая даму с пучком. Но ее уже не было.
— Возможно. — Блондин улыбнулся, и вышло это у него отвратительно. Но убийство есть убийство.
Непонятно почему, но Ридан почувствовал особый страх перед этим самоуверенным человеком. Хотя даже не знал, кто он такой.
Парикмахер бочком двинулся к телефону. Блондин резко повернулся к Вану:
— Уезжайте сию минуту. У вас есть машина?
— Да… — Ридан смотрел на Кобчика, который крадучись поднимал трубку.
На негнущихся ногах Ван вышел на улицу. Все было как во сне. Он едва соображал, что следует делать. Не отдавая себе отчета, Ридан пошел в сторону набережной. Автомобиль остался позади. Он шел, видя приближавшийся перекресток и полицейского. Он двигался, глядя сквозь них. Когда до перекрестка оставалось метров пятнадцать, страж закона, сонно стоявший в тени, вдруг громко чихнул.
Ван замер. Полицейский больше не шевелился. И тогда Ридан стал медленно пятится.
Полицейский повернул голову и посмотрел в его сторону. Ридан улыбнулся. Это был подвиг. Он развернулся, тихонько двинулся обратно, ощущая спиной взгляд полицейского. Чувствуя, что все в нем изобличает убийцу.
Еще несколько метров он прошел, каждое мгновение ожидая окрика. Безумно хотелось обернуться, но он понимал, что именно этого ни в коем случае делать нельзя.
Ридан подошел к автомобилю и открыл дверцу. И тут раздался свисток. Полицейский наконец проснулся.
Наверное, не так часто здесь по утрам разгуливали залитые кровью молодые люди.
Он засвистел снова. Ван скользнул за руль. Нажал кнопку стартера, и время до первого выхлопа показалось ему вечностью. Когда он включил передачу, полицейский уже бежал, не переставая свистеть, на ходу расстегивая кобуру.
В этот миг на заднее сиденье «триумфа» втиснулась знакомая фигура блондина.
— Как свистит! — сказал он. — Чего ты ждешь? Я не любитель духовых инструментов.
Встречных машин было мало. Ридан толком не знал, куда ехать. Прошло минут десять.
— Вам куда? — не выдержал наконец Ван.
— Тебя не касается, — отрезал мужчина. — Ты лучше о себе подумай. Как-никак ты пришил человека. Мозгляк-парикмахер наверняка проболтается, а полицейский на углу мог запомнить машину. Тогда через полчаса ее уже дадут в розыск. И если к этому времени ты еще будешь торчать в ней, я тебе не завидую.
— Да? И что мне делать?
— Исчезнуть. На полгода. Или на год. Есть, где остановиться?
— У меня нет родителей.
— Гм. Знакомые?
— На такой срок — нет.
— Кисло. Ну ладно, притормози, — мужчина открыл дверцу и выставил ногу наружу. Внезапно он обернулся: — Если станет совсем кисло, приходи. Улица Крестера, трехэтажный дом. Здоровенные такие ворота.
С этими словами он выбрался из машины. Ридан остался один в своем «триумфе».
ЭТАП «БЛИЗНЕЦЫ» ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОЕ БЮРО — АНТЕОН
В настоящий момент возможны следующие кандидаты для персонификации псевдонима «Ключ»: 1. Гацлав Параник 2. Ван Ридан 3. Мануэль Льюис 4. Аль эд-Фазид Рекомендации: Льюис.
Вариант замены: Ван Ридан.
Сектор прогностических операций Маальд.
Аппарат смолк. Меткович протянул руку и выдрал из щели принтера листок бумаги. Он нацепил очки, в этот момент дверь отворилась и вошел РЫБКИН.
Меткович подался вперед в кресле. Он закурил, выдохнул дым, мясистой глыбой нависая над столом, и 19 задумчиво посмотрел на черную статуэтку, изображавшую бронзового фавна, во фривольной позе расположившегося с бронзовой нимфой возле олеандра.
— Знаете, вряд ли. Прямо скажу — вряд ли, — проговорил Рывкин, усаживаясь. — Уверен, перебьемся…
— Прекрати, — Меткович взмахнул сигаретой. — Побереги слова. Необходимо выработать стратегию на случай худшего. — Он вздохнул. Толстым волосатым пальцем погладил фавна и вдруг спросил: — А ты сам, часом, не собираешься дать деру? Вот и штиблеты у тебя характерные.
Рывкин скривил губы и скорбно покачал головой.
Это означало, что подозрение камнем легло на его душу.
Он был одет в желтый замшевый пиджак и белые полотняные брюки. Из-под пиджака выглядывала малинового цвета сорочка, на ногах красовались белые с черным верхом туфли. Рывкин посмотрел на них и поджал ноги.
— При чем здесь штиблеты, — сказал он, — они совершенно ни при чем. Модно. А деру… — Он плохо выговаривал «р», и последнее слово прозвучало с подскоком. — Я же у истоков дела стоял. Я не могу вести себя предосудительно.
— Предосудительно… — Меткович усмехнулся. — Ишь ты! А ну как черно-белые станут нас вешать? К тому идет. Тебе ли этого не знать.
Рывкину было под сорок. За свою жизнь он повидал немало начальства, но никто никогда не вызывал у него столь глубокого ощущения силы, как Меткович, — он был несокрушим и вечен.
— Я знаю, — осторожно сказал Рывкин. — Станция подземки, два супермаркета…
— И что хуже всего, — проговорил Меткович, — общественное мнение поворачивается к ним. Этого не было раньше. За последнее время все изменилось. Тон газет изменился. Настроение. А полиция? Когда фараоны прибыли вовремя?
— Это было давно, — признался Рывкин. — Но ведь всему есть причина. Он посмотрел на Метковича. — Дэволюров становится больше.
— Верно. — Меткович забарабанил пальцами по крышке стола. — Верно! Дэволюров все больше. И что нас ждет?
Рывкин пригладил волосы, похожие на спиральную проволоку.
— Война? — предположил он.
— Думаю, нет. Это не в нашем национальном характере. Другое — исход. Ты сам знаешь статистику. Через четыре года каждый третий в стране дэволюр. А у нас маленькая страна. Люди побегут.
— Это вряд ли, — Рывкин закинул ногу на ногу, покосился на багровое от застоявшейся крови лицо Метковича. — Соседи не пустят. Поставят кордоны все. Не пустят.
— У нас маленькая, но богатая страна, — пророкотал Меткович. Состоятельный человек найдет способ уйти. И тогда… крах.
Рывкин снова взглянул на своего босса. Подумал: неужели его это действительно занимает? Страна…
Крах… Что с нами будет — вот это действительно серьезно. Перпендикулярно он как-то мыслит.
— Можно еще раз нажать на Конвент. Пусть пошевелятся. В конце концов, спасение утопающих… — скучно сказал Рывкин и украдкой посмотрел на часы.
Ему было неинтересно. Он любил двигаться, он любил что-то предпринимать. Теория была не его стихией.
