— Подумай сама, Миа, — ответил Папа. Он всегда старался, чтобы я думала сама прежде, чем искать ответы на свои вопросы в справочнике или приставать к нему.
Потом я поняла. Действительно, глупо разрушать нынешнюю сложную систему воздуховодов, работающую надежно и без особых затрат, и заменять ее другой системой, единственным достоинством которой будет простота.
Выгода здесь сомнительна.
Я встряхнула рубашку, и большая часть пыли отправилась своей дорогой. — Я шла коротким путем.
Папа кивнул с отсутствующим видом и ничего не сказал.
Его невозможно понять. Однажды меня отвели в сторонку и стали усиленно выяснять: как Папа собирается голосовать в Совете по какому-то вопросу? Это были не особенно симпатичные люди, и, вместо того, чтобы вежливо объяснить им, что я не имею ни малейшего представления, я им тогда наврала. Очень трудно догадаться, о чем думает Папа. Он сам должен сказать мне, что у него на уме.
Он отложил книгу, которую листал, и сказал неожиданно:
— Миа, у меня есть для тебя добрые вести. Мы переезжаем.
Я завопила и бросилась ему на шею. Эту новость мне давно хотелось услышать. Несмотря на то, что на Корабле было множество пустых квартир, мы теснились в старой. Почему-то после того, как я из интерната перебралась к Папе, мы так и не собрались поменять его маленькую квартирку на большую. Слишком были заняты жизнью. Но чего я терпеть не могла, когда жила в интернате, так это дефицит свободного пространства. В интернате считают, что за тобой нужно следить в оба глаза — всегда и везде; переезд же означал, что у меня теперь будет собственная комната. Своя большая комната. Это Папа обещал мне давно.
— Ой, Папа! — воскликнула я. — А в какую квартиру мы поедем?
Население Корабля сейчас составляет примерно тридцать тысяч человек. Когда-то Корабль перевозил раз в тридцать больше, плюс груз, и я до сих пор не понимаю, как здесь могло разместиться столько людей. И хотя мы с тех пор расселились пошире, заполнив некоторое добавочное пространство, пустующие квартиры есть во всех Куодах. Если бы мы с Папой захотели, то могли бы переехать в соседнюю.
И тут Папа сказал так, словно это не имело ровно никакого значения:
— Это огромная квартира в Гео-Куоде…
И от моего ликования ничего не осталось.
Я резко отвернулась, почувствовав головокружение, потом села. Пол уходил из-под ног. Папа не просто хотел, чтобы я покинула дом. Он хотел лишить меня той ненадежной устойчивости быта, которую я создала для себя. До девяти лет у меня не было ничего, а теперь Папа хотел, чтобы я бросила все, что с тех пор сумела построить.
Даже сейчас мне нелегко вспоминать. Не будь это так важно, я перескочила бы через этот эпизод, не удостоив его и словом. Мне было очень одиноко в девять лет — я жила в интернате, под присмотром, с четырнадцатью другими детьми, выслушивала нотации о том, что можно и чего нельзя, видела, как сменяет друг друга целая череда воспитательниц, и чувствовала себя всеми покинутой. Так продолжалось почти пять лет, и наконец настал момент, когда я уже была не в силах там находиться. Я сбежала. Села в челнок — не помню сейчас, как я узнала, куда мне ехать, — и отправилась на встречу с Папой. Всю дорогу я представляла, что я скажу ему и что скажет он, переволновалась, и в конце концов, когда мы встретились, я могла только плакать и икать, не в силах остановиться.
— Что случилось? — спрашивал Папа, тщетно пытаясь добиться от меня ответа. Он достал платок, вытер мне лицо, но лишь с большим трудом сумел меня успокоить и выяснить, что же я хочу ему сказать. На это потребовалось немало времени.
— Я страшно огорчен, Миа, — серьезно сказал он. — Я совершенно не понимал, что происходит. Мне казалось, что в интернате с другими детьми тебе должно быть лучше, чем жить здесь со мной одной.
— Нет, — отвечала я. — Я хочу жить с тобой, Папа.
На секунду он задумался, затем слегка кивнул и сказал:
— Ладно. Я позвоню в интернат, предупрежу, чтобы они не волновались. А то подумают, что ты потерялась.
Альфинг-Куод стал тогда одной из самых надежных основ в моей жизни. Нельзя рассчитывать на интернат или на воспитательницу, но на Куод или на отца рассчитывать можно наверняка. И вот теперь Папа хотел, чтобы мы покинули одну из моих опор. А Гео-Куод находился даже не на Четвертом Уровне. Он был на Пятом.
Корабль разделен на пять уровней. Первый Уровень в основном занят техническими службами — Инженерная, Спасательные средства, Конвертеры, Двигатель и прочее. Второй — Администрация. На Третьем — почва и холмы, настоящие деревья и трава, песок, животные и растения, — там нас, ребят, готовят перед тем, как выбросить на планету на Испытание. Четвертый и Пятый Уровни — обитаемые, и Пятый — самый последний. Все наши ребята знали, что если ты живешь на Пятом Уровне, то ты немногим лучше грязееда, ты — не совсем человек…
Я долго сидела в своем кресле, размышляя и стараясь прийти в себя.
— Неужели ты всерьез говоришь про Пятый Уровень? — спросила я, надеясь, что, может быть, Папа пошутил, — но все же я не очень-то на это рассчитывала, скорее просто пыталась подольше не смотреть фактам в лицо.
— Разумеется, всерьез, — сказал Папа совершенно спокойно.
— Мне долго пришлось искать, пока я нашел эту квартиру. Видишь, я уже начал готовиться к переезду. Тебе там должно понравиться. Я даже знаю, там в школе есть мальчик примерно твоего возраста, который немного тебя обогнал. Так что у тебя будет шанс поусердствовать, вместо того, чтобы плавать здесь по мелководью. А то ты совсем никакой конкуренции не испытываешь.
Мне было страшно, и поэтому спорила я отчаянно, называя подряд все места, куда мы могли переехать — в пределах Альфинг-Куода. Я даже заплакала — что случалось теперь не так уж часто, — но Папа был непоколебим. Наконец, я провела рукой по лицу, вытерла слезы и, сложив на груди руки, заявила:
— Я не сдвинусь с места…
Но это была неправильная тактика по отношению к Папе. Он лишь убедился в том, что я упрямая девчонка, хотя это было уже не упрямство. Я боялась и была уверена, что, если мы переедем, там мне никогда не будет так хорошо, как здесь. Но я не могла сказать этого Папе, я не могла признаться ему, что боюсь.
Он подошел к креслу, в котором я сидела, вызывающе скрестив руки, с застрявшими в уголках глаз слезинками, и положил ладони мне на плечи.
— Миа, — произнес Папа, — я понимаю, что тебе нелегко переезжать. Но меньше чем через два года ты будешь сама себе хозяйкой, будешь жить где пожелаешь, и делать что захочешь. Но если ты сейчас не можешь принять неприятное для тебя решение, то какой же ты будешь взрослой? А теперь, — резко добавил он, — никаких споров. Я переезжаю. У тебя есть выбор: либо переезжай вместе со мной, либо перебирайся в интернат здесь, в Альфинг-Куоде.
