В интернате я уже жила и возвращаться туда не имела ни малейшего желания. Я хотела остаться с Папой. В конце концов я решилась.
Насухо вытерев глаза полой рубашки, я медленно вернулась во двор Куода. Обе игры в футбол уже кончились, и весь двор превратился в калейдоскоп разбросанных повсюду разноцветных рубашек и шорт. Не увидев в массе игравших ребят Вени Морлок, я спросила о ней у одного знакомого мальчика.
— Она вон там, — показал он рукой.
— Спасибо, — ответила я.
Я свалила ее с ног. Потерла носом о землю и заставила молить о пощаде. За усердие я получила синяк под глазом, но он стоил того, чтобы заставить Вени помнить, кто есть кто, даже если я буду жить на Пятом Уровне.
Потом мы с Папой переехали.
Администрации школ очень консервативны. Вероятно, так обстоит дело везде, не только на нашем Корабле. Если тебя прикрепили к учителю, ты годами не сменишь его на другого. Я знала в Альфинг-Куоде одного мальчика, который настолько ненавидел своего опекуна и так плохо с ним ладил, что оба они могли похвастаться шрамами. Так вот, этому парню потребовалось три года, чтобы поменять своего учителя на другого.
По сравнению с этим все остальное должно казаться пустяком.
Утром в понедельник, спустя два дня после нашего переезда, я отметилась у своего нового директора школы в Гео-Куоде. Он был худощав, официален и чопорен, и звали его мистер Куинс.
Мистер Куинс посмотрел на меня, стоящую перед его столом, поднял брови, отметив мой синяк под глазом, и наконец предложил:
— Садитесь.
На директоре школы лежит вся административная работа. Он назначает учителей, контролирует переводы из класса в класс и программы для обучающих машин, разнимает драки, если таковые случаются, и прочее. Для большинства людей такая работа малопривлекательная, поэтому никого не заставляют оставаться на ней дольше трех лет.
После того, как мистер Куинс, поджав губы, просмотрел все мои бумаги и сделал запись в картотеке, он изрек:
— Мистер Уикершем.
— Извините? — не поняла я.
— Вашим учителем будет мистер Уикершем. Он живет в Гео-Куоде, 15/37. Вы встретитесь у него дома в среду в два часа пополудни и в дальнейшем будете встречаться три раза в неделю, когда вам будет удобнее. И пожалуйста, не опаздывайте в среду. Теперь пойдемте на первый урок, я покажу вам ваш класс.
Школа — для детей с четырех до пятнадцати лет. После четырнадцати, если выживешь, разрешается бросить все несущественные уроки. Ты просто работаешь со своим учителем или мастером, идя в соответствии со своими интересами к своей же цели.
Примерно через два года мне предстояло на этот счет принять какое-то решение. Беда заключалась в том, что кроме математики и чтения старых романов у меня появились совершенно иные увлечения. Еще год назад их не было и в помине. А поскольку настоящий математический талант у меня отсутствовал, а от чтения старинных романов вообще пользы мало, мне требовалось выбрать что-то более определенное. Но на самом деле мне не хотелось специализироваться: я хотела стать синтезатором, человеком, который знает обо всем неглубоко, но достаточно, чтобы уметь складывать разрозненные детали в единое целое. Именно такая работа меня привлекала, но я никому не рассказывала о своем желании, подозревая, что ума у меня для такой работы маловато. Мне нужен был плацдарм для отступления. На всякий случай.
Иногда, в минуты депрессии, мне казалось, что только и плачет по мне местечко воспитательницы в интернате. А то и кое-что похуже.
В один прекрасный день — где-то между четырнадцатью и двадцатью годами каждый человек заканчивает «среднее» образование. С этого момента, выбрав дисциплины, которые нравятся вам больше всего, вы должны изучать только их. Потом, после двадцати лет, если вы уже не ведете какие-нибудь исследования, можно взять отпуск для дальнейшей учебы или работать над своим проектом. Именно этим была занята моя мать.
Вслед за мистером Куинсом я отправилась в класс, на первый урок. Никакого желания идти туда у меня не было, и я чувствовала себя и немного испуганно и чуть воинственно одновременно, не зная, какая сторона возьмет верх в следующий миг.
Мы вошли, и по классу пронеслась буря стремительных перемещений. Но стоило всем занять свои места, как оказалось, что в классе всего четверо ребят, два мальчика и две девочки.
— Что здесь происходит? — вопросил мистер Куинс.
Ответом было молчание — никто, никогда и ничего не делает для директора, если может этого избежать. Таков закон.
— Ты, Дентремонт, — обратился мистер Куинс к одному из мальчиков. — Что ты делал?
— Ничего, сэр, — ответил тот.
У мальчика были рыжие волосы и очень большие уши. Он казался совсем маленьким, хотя — вряд ли был младше меня, раз мы попали с ним в один класс.
На мгновение пристально глянув на него, мистер Куинс допустил, что это возможно, и снизошел до того, что представил меня классу. В обратную сторону мне — он представлять никого не стал, рассудив, что скоро я сама узнаю все имена. Затем прозвучал звонок на первый урок, и мистер Куинс обронил на прощанье:
— Ладно. Давайте заниматься делом.
Он вышел, и рыжий мальчик сразу полез за одну из обучающих машин и занялся привинчиванием ее задней стенки.
— В один прекрасный день мистер Куинс поймает тебя, Джимми, и тогда действительно будет беда, — заметила ближайшая ко мне девочка.
— Я просто любопытен, — ответил Джимми.
Ребята в меру сил игнорировали меня, вероятно зная о том, как относиться ко мне, не больше, чем я — как относиться к ним. Они наблюдали за мной, и я ничуть не сомневалась, что при первом же удобном случае они расскажут все и каждому — что, по их мнению, представляет собой эта новенькая с Четвертого Уровня. Я быстро поняла, что они смотрели на нас так же подозрительно, как мы на Четвертом смотрели на них. Но только в нашем случае это было оправдано, в их — нет.
Мне совершенно не понравилось, что эти девчонки, поглядев на меня, потом наклонились друг к дружке и стали шептаться и хихикать, и будь я более уверена в себе, я бросила бы им вызов. Но пока я притворилась, что ничего не замечаю.
После первого урока трое ребят ушли, остался только Джимми Дентремонт. Я тоже, поскольку в моем расписании значился и второй урок в классе. Джимми пристально меня разглядывал, и это мне не нравилось. Я совершенно не знала, что сказать. Впрочем, многие люди глазели на нас, тыкали в нас пальцами и даже подсматривали за нами с той минуты, как мы переехали в Гео-Куод.
Нашу мебель перевезли в субботу утром — то, что мы хотели взять с собой, а мы с Папой прибыли в полдень, захватив, что полегче. У меня были четыре коробки, заполненные шкатулочками, одеждой и всякими мелочами. Еще там была спасенная мною старинная губная гармошка — примерно восьми дюймов в длину, с латунными торцами и дырочками для пальцев. Она нашлась, когда мы разбирали какую-то старую Папину коробку. Папа отложил ее в свою кучу «на выброс», но я ее оттуда сразу же забрала. Иногда я совсем не понимаю своего отца.
