Джи снова сел прямо. Он нежно и осторожно освободил когти кошки из ткани брюк. Прочистил горло, сглотнув. И снова начал гладить животное.
Когда дождь все-таки начался, стрелки на часах Джи показывали те же без десяти восемь.
Капли падали вниз из невидимых для Джи облаков, мерно постукивая по крыше деревянного некрашеного шкафчика для посуды. Предметом изображения послужила буколическая сценка. Паслись овечки, стояло в стожках сено, наливалась пшеница. И на этом фоне юноша, возможно пастушок, увивался вокруг девушки. В ее глазах отражалось сомнение. Цветы росли, яблоки лежали рядом с юбкой.
«Да-да, в старые добрые времена, когда... Теперь так уже не бывает, и нельзя уже... Как это удручает меня... »
Джи смотрел на картинку, и его губы медленно шевелились. Глаза затуманились.
Дождь шел не переставая. Капли бежали по стеклам; когда Джи встал со своего кресла с круглой, похожей на колесо, спинкой и посмотрел в окно, то не увидел угол дома, который закрыли от него сплетавшиеся в разные узоры струйки воды, бежавшей по стеклам.
Из деревянного бунгало обычно было видно только одно окно дома, расположенного довольно высоко на стене. Это было небольшое полукруглое окно с портьерами то ли желтого, то ли кремового цвета. Оно выходило в сад из спальной комнаты мистера Мери, Джи знал об этом, хотя никогда не входил в ту комнату.
Почти прямо под окном угол дома врезался в стену сада, в которой были пробиты коричневые ворота, здание и ограда таким образом замыкали пространство, образуя самый угрюмый и сырой участок. Давно, в то время, когда Джи еще пытался вырастить хоть что-то на этом участке, он постоянно терпел неудачи. Пространство треугольного газона, ограниченное стеной сада, домом и мощеной дорожкой, заросло не так сильно, как газон у самого особняка, и напоминало старый вытоптанный ковер, из которого вылезли все нитки, составлявшие узор, хотя ничей ботинок никогда не покушался на траву в этом сыром углу. У стены особняка трава поблекла, и кое-где ее уже вытеснил папоротник. Джи смог бы увидеть эти пятна папоротника, если бы ему удалось заглянуть за заливаемые водой стекла. Он знал, что от воды дерево окон становится влажным, но при таком дожде это было очевидным, вода текла, казалось, даже по внутренней стороне стекол.
Вместе с дождем на землю опустились сумерки. Темнело в январе довольно рано. Стекла в рамы вставили неплотно, да и сами листы стекла с самого начала оказались нарезаны кое-как, и дождь через щели добрался до подоконника и начал его заливать.
Становилось все темнее и темнее, и уже невозможно было определить, текут струйки воды по одной или же по двум сторонам стекла.
Мебель и вещи, наполнявшие пустое пространство единственной комнаты деревянного бунгало, растаяли в темноте и шуме дождя. Двое мужчин в костюмах, изображенные на календаре, оставались видны, но пропасть под их ногами исчезла. Начала свое погружение во мрак и кушетка, стоявшая в дальнем конце, взгляд Джи мог уловить только слабые ее очертания. Шкафчик для посуды и бамбуковый столик слились в одно неясное и расплывчатое целое. Примус-печка, работавшая на керосине, слабо освещала комнату, а дырочки в верхней части превращались в хорошо различимые овальные пятна света на покатой крыше бунгало, заменявшей потолок.
Какое-то мгновение, когда комната погружалась в сумерки, казалось, что окна становятся ярче, будто в них скрыт свой источник света, но почти сразу же они померкли и превратились в две темные, правильной формы дыры, выходившие во мрак, — мужчина остался один в своем собственном мире.
Он не бездействовал: его правая рука скользнула вниз к полам пиджака, нащупала борт и двинулась к верхней пуговице. Пиджак был стар. Лацканы давно обтрепались. Пуговица была тоже изрядно пошарпана. Сделали ее давно, из кожи. Джи вдруг вспомнил, что когда-то эту пуговицу пришивал его дядя. Джи пропихнул пуговицу через соответствующую петлю на левой стороне пиджака. Потом встал и принялся искать оцинкованное ведро. Наконец поиски увенчались успехом, и Джи впихнул это ведро в угол комнаты под пятно на крыше, очертаниями напоминавшее коралл. После этого он вернулся в кресло с круглой, как колесо, спинкой.
Прошло несколько секунд, и раздалось слабое, но отчетливое звякание. Почти сразу же звук повторился, и зазвякало без перерыва. Так продолжалось до тех пор, пока внимательное и чуткое ухо Джи не уловило изменений в характере звуков. Изменения продолжались, и вот уже позвякивание металла полностью исчезло, а вместо него теперь отчетливо было слышно, как хлюпают капли воды, падая в воду; ведро постепенно наполнялось.
Джи сидел в кресле, лопатки крепко прижаты к четырем оставшимся спицам спинки-колеса, ноги вытянуты вперед, а ладони обхватывали края сиденья. Пальцы левой руки коснулись какой-то неровности на нижней стороне сиденья; Джи на ощупь установил, что это цифры 1, 9, 1, 2, вырезанные на кресле в тот год, когда оно было сделано. Он провел пальцами по этим цифрам несколько раз.
— Рассердится ли рыба, когда ее поймают? — тихо проговорил Джи.
Дождь за окном лил не переставая. Неожиданный порыв ветра заставил струйки дождя рассыпаться и ударить по стеклу. Прошло несколько минут, и ветер налетел снова. Вскоре порывы ветра прекратились: дуло и выло размеренно и устойчиво. Длинные ветви старого бука, росшего за бунгало, зашуршали и заскрежетали по задней стене.
Несмотря на то что шум в деревянном домике усилился, звуки, издаваемые каплями падающей в ведро воды, были отчетливо слышны. Тяжелое «хлюп» наконец вывело Джи из рассеянности и напомнило о том, что ведро уже почти наполнилось. Он встал, подошел, нащупал ручку, выпрямился, не выпуская ручку из рук, и направился к двери. Пока он шел, ему было слышно, как капли дождя, срываясь с потолка, стучат по полу.
Джи рванул дверь. Она резко распахнулась — и сырой ветер, смешанный с каплями дождя, ударил ему в лицо. Спустившись из комнаты на деревянную ступеньку, он взял ведро за край и за дно, наклонил его и выплеснул содержимое в сторону газона.
Особняк казался почти черным, за исключением той его части, где было сделано небольшое полукруглое окно спальной комнаты мистера Мери. На эту часть здания падал свет от уличного фонаря, горевшего за кирпичной оградой сада, в которой были пробиты покрашенные в коричневый цвет ворота. Свет заставлял тень этой ограды косо подниматься по стене особняка, свет играл на осколках битого стекла, укрепленных на верху мощного заграждения и поливаемых сейчас дождем. Неясные и слабые тени от осколков битого стекла бежали по стене дома.
