Это было святилище, — какое-то древнее святилище, хорошо скрытое в дебрях Соломоновых островов их первобытными аборигенами.
Шатаясь и задевая зловонные черепа и амулеты, Гарленд уже направился было к выходу, когда яркое сияние на пути вдруг остановило его. Холодная спазма страха еще сильнее сжала его сердце. Он остановился, чувствуя леденящий холод где-то у кончиков волос. Неизведанный раньше мистический ужас парализовал его движения. В ожидании какой-то страшной беды, он тихо шептал обрывки молитв.
В серой пыли и пепле беловатым, неподвижным светом мерцали два человеческих скелета. Этот холодный свет, озарявший белые полуистлевшие кости, струился в провалах глазниц, в оскаленном прорезе челюстей, и словно смеялся жуткими гримасами смерти.
Гарленд порывисто двинулся к выходу. Какой-то предмет лязгнул металлом под его ногами. Он задрожал с ног до головы, но все же бессознательно нагнулся. Это был кремневый мушкетон, какие употреблялись лет триста с лишним назад. На полке его еще виднелись следы пороха. Ржавый ствол и приклад хранили еще причудливый узор старинной резьбы и инкрустации. Откуда здесь, в затерянном святилище звероподобных людей, этот древний карабин?… Это было уже сверх понимания.
Гарленд опустил приклад — что-то мягкое с шелестом скользнуло по его руке. Что это? Наверное, пыж… Он провел ладонью по стволу, притронулся к затвору… Нет, это не пыж!… Между винтом курка и кремнем — маленькая желтоватая трубочка… Рукопись, чье-то послание?!… Осторожно развернул он ветхий свиток и поднес его к глазам. Да, это — старинный пергамент, испещренный какими-то выцветшими знаками…
Гарленд зажал его в руке и, пугая стуком ружья скорпионов, скользнул в узкий провал выхода.
VI. СВИТОК
Через несколько минут, привыкнув к ярким лучам солнца, ослепившим его в первое мгновение, Гарленд с жутью разбирал содержание пергамента.
Рукопись была на латинском языке. Ее писали два лица и в разное время. Одна часть была написана кровью и сильно пострадала от времени. Некоторые строки и буквы невозможно было разобрать. Обрывки слов приходилось дополнять воображением. Эту часть писала дрожащая, неверная рука… Другая часть, нанесенная свинцовой палочкой, хорошо уцелела. Почерк был смелый, размашистый. Писала твердая, спокойная рука…
Вот что прочел Гарленд:
— «В лето от Рождества Христова 1568.
Мы, жалкие рабы Великого Бога, подданные Короля Испании, Южной Италии и Нидерландов, Могущественнейшего Филиппа Второго, первые из Божьих людей, после царя Соломона, в забытом краю «Офир», Дон Альваро Мендана де-Пейра, Дон Франческо де-Сааведра, Педро Альварозо, Эрнандо Гальего, — провели в этом святилище смерти ужасные минуты… За что разгневался на нас Господь Наш? Дон Родриго де-Андрозо, Дон Диего де-Вэзаро… умерли мучительной, страшной смертью… Они пили воду из серебристого озера… Ужас смутил сердца наши. Ночью их трупы светились, и в глазах сияло радужное пламя. Мы оставляем этот пергамент, написанный кровью жил наших, и бежим… в глазах мелькают искры. Мы плохо различаем друг друга. На теле нашем выступили кровавые язвы… Если рука Бога остановит нас, кто бы не был ты, смертный, помолись о душах наших!…»
На этом обрывалась первая часть рукописи, написанная кровью, и начиналась вторая, написанная свинцовой палочкой.
— «B лето от Рождества Христова 1588.
Преклоняю голову перед прахом Великих и молю за души их я, чья душа не найдет прощения в чертогах Всевышнего.
Родриго де-Андрозо и Диего де-Вэзаро, Вы стали жертвой своего неведения! В сухое время года «сверкающие воды» несут смерть всякому, кто к ним прикоснется. Но знали ли Вы, что «одинокое озеро» теряет свой яд в период больших дождей, становясь вместилищем жизни и исцеления?
Я, Генри Кавендиш, пират, захвативший двадцать три каравеллы с серебром, золотом и драгоценными камнями, разбивший и потопивший эскадру из шести галионов короля Испании и Нидерландов; я, чьи бригантины наводят трепет на все корабли в океанах, — я пил воду из этого «одинокого озера» и исцелился от страшного недуга, который терзал мое тело.
Видит Бог истину в словах моих и видите ее и Вы, Родриго де-Андрозо и Диего де-Вэзаро, — Вы, которые осенены мудростью Царства Мертвых!»
Беловатым, неподвижным светом мерцали два человеческих скелета…
Глубокий вздох вырвался из груди Гарленда.
Так вот кто здесь был! Альваро Мендана… Мендана со своей славной командой, неустрашимо разрезавшей синие дебри океанов, боровшейся с бурями, мелями, голодом и лишениями. Так вот чьи кремневые штуцеры стучали под закопчеными сводами этого «музея черепов» три с лишним сотни лет назад!
Лихая стая конквистадоров, ринувшаяся в океан в поисках за золотыми сокровищами царя Соломона, в этом жутком святилище оставила свою кровавую жертву… Кому?… Кто погубил их, бесстрашных? Кто вырвал жизнь из закаленных в пороховом дыму крепких тел Диего де-Вэзаро и Родриго де-Андрозо?…
…А этот жестокий корсар Кавендиш?… Кавендиш, чье имя с трепетом произносили моряки во всех уголках водного простора… «Жестокий Генри», чьи легкокрылые фрегаты объехали весь земной шар… Это он, свирепый, неутомимый, обнажив шпагу, преклонил голову свою перед сияющим прахом в этом мрачном святилище смерти. Мускулистой рукой, часто разившей на смерть, набросал он краткие строки о своем исцелении, не желая, чтобы правда навсегда была скрыта от взора людей… Но знал ли он сам, что за чудесная сила, убив Диего де-Вэзаро и Родриго де-Андрозо, исцелила его?… Знал ли «жестокий Генри»??…
Гарленд вскочил на ноги, сжимая ветхую рукопись. Потом присел… Блеск глаз его ушел куда-то вглубь, и в пустоте нарождался ужас. Он, не мигая, глядел на серебряную заводь озера. Лицо его было бледно…
VII. СМЕРТЬ
Обливаясь кровью закатного зарева, солнце в тиши вечера скрылось под горизонтом. Рука ночи стерла мазки красок с лица неба и незаметно задернула его искристым черным саваном. Тьма вдыхала в себя знойное дыхание земли и тихо замирала в сонном успокоении. Звездные рои неутомимо обегали пустыни мрака.
Гарленд застонал. Каждый атом его тела кричал, вопил о страшной боли. В жилах словно разливался расплавленный металл и жег, медленно терзал еще живую материю. Он не мог шевельнуться: тело отяжелело и вдавилось в острые выступы скалы. Он ничего не различал: ни неба, улыбавшегося ему шалуньями-звездами, ни чудного колыхающегося сияния над озером, ни крутых, суровых склонов кратера. Он не видел ни зги, хотя ослепительно-дерзкий свет пронизывал его насквозь: это был внутренний ужасный свет.
