Вот уже семь лет, как я аккуратно к девяти часам являлся в контору лучшего нашего банка. Швейцар, важный и представительный, с необыкновенно пышными бакенбардами, с десятком медалей, расположившихся на широкой груди, и деревянной ногой, ловко припрятанной под штаниной, благосклонно улыбаясь, приветствовал меня:
— Доброе утро, господин Жюлль!
— Доброе утро, Гастон! — и я важно проходил в застекленное помещение операционного зала.
Словом, карьера моя была обеспечена. Банк был надежный и крепкий, и даже инфляция не смогла поколебать его благополучия. Ретиво и аккуратно я вел порученные мне книги. Каждого 20-го с сознанием заслуженного долга получал свое жалованье. Правда, оно было невелико, но на удовлетворение моих скромных потребностей его вполне хватало. Мне даже удавалось ежемесячно откладывать небольшую сумму «на всякий случай».
Как-то так случилось, что несмотря на то, что осенью прошлого года мне исполнилось 28 лет — я остался холост. Иной раз я задумывался над этим обстоятельством, но это носило мимолетный характер и не тревожило моего покоя. В послеобеденные часы я люблю поваляться на диване. И вот, в этакой полудреме одолевают меня различные, подчас чудные мысли. Нередко думал я и о том, что я одинок, что мне не хватает женской ласки, что комната моя ни разу не оглашалась радующими звуками милого голоса, а вещи мои никогда не испытывали нежных прикосновений заботливых женских рук.
Жена! Это странное, даже пугающее слово. Жена? Это посторонний человек, внезапно врывающийся в твою жизнь, имеющий на тебя какие-то неограниченные права, могущий переставить мебель в твоей комнате, могущий потребовать себе новое платье или модные ботинки.
Жена?.. Нет, нет! Я не хочу милого голоса в моей комнате и мои вещи не желают испытывать нежных прикосновений заботливых рук. Нет, нет! Я не желаю, чтобы в моей комнате переставляли мебель и имели на меня какие-то права.
Так обычно кончались мои послеобеденные размышления о любви, о жене, о браке. Это, конечно, свидетельствует о моей отсталости, но к стыду моему я должен признаться, что я прожил 28 лет, не зная любви. Это неведомое мне чувство вполне заменяли регулярные посещения дома тетушки Котиньоль. Ее заведение отличалось благопристойностью и чистоплотностью, и посещалось лучшими людьми нашего города.
И вот весь мой покой, все мое благополучие и благоденствие были нарушены, буквально, в одно мгновенье.
В солнечный воскресный день, не подозревая, что судьба подкарауливает меня, я прогуливался по главной улице, небрежно помахивая тростью.
— Сумочка! Моя сумочка! Да остановитесь же! — донесся до меня необычайно нежный, певучий голос. Словно по самому сердцу хлестанули меня кнутом. Мгновенная дурнота овладела мною. Но это было только на секунду. В следующее мгновенье я оглянулся на голос.
Ну, что я могу сказать? Как могу я описать это незабываемое мгновенье? Все девушки мира, все хваленые красавицы были бы мною отвергнуты и я упал бы к ее ногам.
Да, так и случилось. Я увидел возбужденное женское лицо с громадными, карими, разгневанными глазами. Из окна затормозившего автомобиля беспомощно свешивалась очаровательнейшая ручка. Неуклюжий шофер не спеша открывал дверцу. Я глянул направо и шагах в двадцати увидел на мостовой черную сумочку.
— Она обронила! — прорезало мое сознание, и я саженными прыжками помчался к сумочке.
Ах, не только люди, даже каштаны в цвету могут внезапно оказаться врагами. Упрямое дерево встало на моем пути. С треском переломилась моя трость и острым надломленным концом сверху донизу вспорола правую штанину. Меня настигал шофер. Я оглянулся. Мелькнули ее глаза, непонимающие и испуганные. Шофер пыхтел уже над самым моим ухом. Я ринулся вперед. Еще прыжок — и сумочка у моей груди.
— Ах! Держите! Держите!
Голос ее был также необычайно певуч, но увы, отнюдь не нежен. Ожившая ручка протестующе махала. Меня ожгло мгновенным стыдом. Я уже собирался выпустить злополучную сумочку.
— Как? Она думает, что я грабитель, вор? Но нет! Нет! Я не выпущу сумочки!
Я повернулся. Покраснев от натуги, шофер, растопыря руки, надвигался на меня с явным намерением схватить, задержать и отправить в полицию. Где-то тревожно звучал свисток. Сбегались любопытные прохожие. Но я не растерялся. Ударом в живот я сбил пыхтящего шофера и скачками понесся к автомобилю. Сзади кто-то улюлюкал, кто-то свистел. Но я уже у цели. Широко раскрытые глаза с ужасом уставились на меня.
— Уходите! Уходите! Что вам надобно?
Я подал сумочку.
— Мадемуазель! Несмотря на все происшедшее — ваша сумочка у вас, и я счастлив!
Действительно, я испытывал небывалое, неописуемое состояние счастья. Мне хотелось смеяться, прыгать на одной ноге, выделывать какие-нибудь необыкновенные антраша. Еще мне хотелось схватить эту ручку, прижавшую к груди возвращенную сумочку, и покрыть поцелуями. Конечно, не сумочку. Мне хотелось…
В эту минуту сокрушительный удар опустился на мою голову, и я растянулся во всю длину у ног моей очаровательной незнакомки. Меня настиг шофер. На какую-то долю секунды я растерялся. Быть может, я потерял сознание. Но это была доля секунды. К концу ее я уже был на ногах, и мой обидчик кряхтел от моих тумаков. От неожиданности он растерялся но, быстро оправившись, стал отвечать на удары. Вероятно, мне не поздоровилось бы от увесистых авто-тумаков, но голос, более сладкий, чем у райских гурий, прекратил побоище.
— Остановитесь! Шофер! Как вы смеете! Сейчас же ступайте на место!
— Да! Как вы смеете и ступайте на место! — храбро подтвердил я.
Мой противник прорычал что-то протестующее, но все же покорно полез за руль. Я стоял перед большими смеющимися глазами и являл собою печальное зрелище. Костюм мой был растерзан. Из расцарапанной щеки сочилась кровь.
— Благодарю вас, господин… господин…
— Жюлль Мэнн, мадемуазель, Жюлль Мэнн! Банк Кремо, правление в Париже.
— Благодарю вас, господин Жюлль Мэнн, за оказанную услугу. Я надеюсь, вы не очень пострадали?
— О нет, сударыня, что вы, наоборот… Столько удовольствия… Я готов…
— Во всяком случае, господин Жюлль Мэнн, я вам очень признательна и мой отец, Марсель де Снер, будет рад засвидетельствовать вам мою признательность в нашем доме.
В моей протянутой руке очутилась крохотная визитная карточка. Мысли мелькали в разгоряченном мозгу, как молнии. Я колебался, смею ли я поцеловать протянутую ручку. О, я слишком долго колебался! Протяжно взвыла сирена и автомобиль тронулся. Все ж я успел поймать ласковый, благодарный и немного насмешливый взгляд и улыбку.
