– Ну что, Дим А с? – тихо спросил ты меня. – Поможешь?
Монах-отшельник… Удачная шутка. Не знаю, не знаю. Прежде всего я – профессионал, и уже потом – монстр с нунчаками на подоконнике… Почему бы нет, весело подумал я. «Пугнуть мальца». В гостях у четы Барских я ни разу не был, так что ребенок никогда раньше меня не видел.
А еще вот о чем мне тогда подумалось. Каким же ты, Щюрик, стал трусливым и мнительным, если готов опуститься до столь сомнительных воспитательных «методов». В детские годы, помнится, ты был решительно другим. Один наш с тобой опыт с подводной ракетой чего стоил…
– Жди меня завтра, – шепотом пообещал я.
2. Коан о бестолковых учениках, лишившихся ушей
Прежде чем начать урок, я достаю из кармана пиджака записную книжку. Зачитываю вслух цитату:
...
«Бездействие, как состояние, есть процесс служения Карме посредством минимального вмешательства в Реальность. Так, может, лучше умереть сразу, покончив жизнь самоубийством? Но самоубийство – так же есть действие…»
– Что ты по этому поводу думаешь, Барский? – спрашиваю.
– Бред, – откликается он сейчас же.
– Вот и я думаю, что самоубийство в нашем с тобой случае – не выход…
Мне нужна была сила, и я прикоснулся к ней. Мне нужно было хоть на миг вернуться в свой мир, и мудрые слова открыли дверь.
– Между прочим, – добавляю с гордостью, – это была цитата не из кого-нибудь, а из Во Го.
– Из какого Вого.? – с ужасом спрашивает Щюрик.
– Не знаешь? Позор. Лучший российский автор в формате дзен, так что рекомендую. Жаль, публиковался только в Сети, да еще под псевдонимом.
– Ты спятил, Дим А с, – корчится он.
Я бы улыбнулся, если б смог выплюнуть зловонную трухлявую затычку, распирающую гортань. Кроме цитат в моей записной книжке хранится много чего полезного. Нестерпимо хочется проститься с внешней частью Реальности, пока есть еще время… а есть ли время?.. я хватаюсь за пульс – бусинки сердечных сокращений сыплются по ступенькам, обгоняя одна другую, вне ритмов и медицинских законов… листы записной книжки лениво перебирают воздух, как плавники висящей в воде рыбины… фамилии, телефоны, адреса – всё то, что никогда мне уже не понадобится… я бы заплакал, если б в сосудах моих осталась хоть капля влаги…
Мальчишка продолжает методично бить чем-то в дверь ванной, и тогда я встаю.
– Не смей трогать ребенка! – воет Щюрик мне вслед.
Догадливый ты мой.
Нет, я не за ним. В прихожей, среди лыж и ватников, я приметил комплект удочек. Хозяин, оказывается, не дурак порыбачить. Однако леска там слабовата – для моих целей не годится. Поэтому, не выходя из комнаты, я останавливаюсь возле дверного проема. Здесь мастеровитый хозяин устроил вместо двери остроумное украшение: свисающие до пола гирлянды из пивных пробок. Пробки нанизаны на толстенную леску, вернее сказать, на плетеный поликарбоновый шнур (ширина – около трех миллиметров в диаметре; выдержит любой вес). Обрываю всю эту конструкцию к чертовой матери и ссыпаю пробки в угол. Потом делаю из шнура удавку и возвращаюсь к своей добыче.
У господина Барского завязаны и передние, и задние конечности, поэтому ставить его тушу на ноги приходится мне. Он пытается устроить возню, но одной зуботычины достаточно, чтобы процесс завершился. Петлю я набрасываю ему на шею, а другой конец шнура, встав ногами на разобранный диван, перекидываю через крюк, на котором висит люстра. Устанавливаю пленника точно под этой люстрой, после чего натягиваю и закрепляю шнур на крюке.
– Не дергайся, – предупреждаю я друга детства. – Потеряешь Равновесие, и ты – висельник.
– Зачем ты это делаешь, Клочков? – спрашивает он, на мгновение заглянув мне в глаза. – По-моему, спектакль с перебором.
Все-таки к его лицу невозможно привыкнуть…
– Зато пьеса хороша, – отвечаю я. – «Живой труп» называется.
– В каком смысле? – силится он понять. – Это что-то из классики? – тужится он вспомнить.
– Классика не умирает, в отличие от людей.
Я обрываю эту болтовню и иду наконец вызволять Барского-младшего из темницы. Пришло время. Поднимаю вешалку, освобождая проход…
Оказывается, он колотил в дверь не тазом! Здоровенный дюралевый бак для грязного белья проносится мимо меня – еле успеваю увернуться. Как мальчишка справлялся с этакой махиной? Да он воин! Я ловлю взбесившегося зверька на пороге, поднимаю в воздух и бережно встряхиваю. Что-то в нем смещается, что-то укладывается на место, и наступает взаимопонимание.
Бак для грязного белья пуст, как великая русская мечта. Бак – это просто находка, это даже более кстати, чем пивные пробки на шнуре. Беру трофей свободной рукой, возвращаюсь в комнату и сгружаю всё на ковер. Пацан тут же вскакивает.
– Обрати внимание на папу, – придерживаю я его. – Если ты вдруг решишь не слушаться старших, папа разволнуется и сделает себе очень больно. Ты когда-нибудь резал пальцы леской? А я резал, даже такой толстой.
– Леонид, все это понарошку! – с героическим весельем всхлипывает Щюрик. – Как игра в чеченцев!
Ага, значит моего подопечного зовут Леня? Приятно познакомиться.
– Твое дело – стоять, – строго напоминаю я отцу. – Помни о леске, гроза чеченцев. Memento leska.[2]
Я снова сажусь в кресло. «Мушки» в глазах, сверло в груди. Что-то страшное, необратимое происходит с моим организмом, но я блокирую все эти отчаянные предупреждения. Время есть, не может не быть… нарушится Равновесие, мир перевернется… но эта чертова псина во дворе меня просто достала! Достала!
– Ты – Леня, – приветливо говорю я мальчику. – Так? В третьем классе учишься? ( Он кивает. ) Видишь, я угадал. Хорошо учишься? ( Он крутит головой – нет. ) Ничего страшного, Леня. Я отметок не ставлю, так что двоек не бойся. А называть меня можешь дядей Димой. Или дядей Дим А сом, как больше нравится. По отчеству не нужно, мои ученики обращаются ко мне без отчества. Все понял?
Он упрямо кивает, так и не произнеся ни одного слова. Когда ребенок показывает характер – мне смешно!
– Звонок на урок! – бодро провозглашаю я. – Дз-зенн! Дз-зенн!
После чего надеваю бак для белья Леониду на голову. На маленькую стриженую голову с огромными от изумления глазами.
Зеркальная гладь прошлого:
…Вчерашний вечер продолжался. Наша теплая троица – я, ты, да Витя Неживой с влюбленной обезьянкой под мышкой, – еще некоторое время постояла в фойе, игнорируя торжественное сборище.
