И я сказал:
— Бей в голову!
Ведь голова, как и тело, уже не представляла ценности, поскольку моя сущность была скопирована, преобразована в последовательность импульсов, заложена в память хронотрона и находилась в процессе трансляции, где-то на рубеже эпохи Возрождения.
Солдат и впрямь был невежествен. Он принял хронотрон за никому не нужный чертеж. Впрочем, и вы вряд ли обнаружили бы разницу. Тем более, что я чертил не на ватмане и не «Кохинором».
Но почему Архимед все же сдал Сиракузы, хотите спросить? Просто в конце концов понял, что вмешиваться в ход истории бессмысленно!
Ну как, все еще не убедил? В таком случае, когда придумали интегрирование? Лет триста назад? Неправда! Именно я в послании к Эратосфену (слышали о таком?) изложил основы интегрального исчисления. В точности по своему студенческому конспекту, у нас высшую математику читал Арбузов, забавный такой старик, вместо «интеграл» говорил «крючок»; распутаем, мол, нетабличный крючок в пределах от нуля до бесконечности! Ну вот, послание затерялось, раскопали его лишь в начале двадцатого века. И ахнули: боги Олимпа, не вы ли водили пером Архимеда?
Видимо, легче поверить в Зевса, чем в то, что твой современник оборонял Сиракузы во время второй Пунической войны!
Но рассудите: если в древности некто Архимед изобрел лазер и придумал интеграл, то почему я не мог осуществить хронотрон — машину времени? Это при нынешних возможностях, в эпоху современной научно-технической революции, — раз плюнуть. Логично? Ну, наконец-то! С Марцеллом справиться было легче, ей-богу! А раз я вас поборол, гоните выкуп — на сооружение нового хронотрона!
Куда делся старый? Видите ли, когда я был Александром Македонским…
Алеша был в семье единственным и очень поздним ребенком. На свет его извлекли щипцами — чуть выше левого виска так и осталась заметная вмятинка. Родился он отнюдь не в сорочке, а мертвым. Мать тоже была при смерти, ее спасали, а тельце сына отдали практиканткам. Те поочередно опускали трупик в горячую и холодную воду; когда он неожиданно закричал, уронили в тазик и помчались за акушеркой.
Мать наконец очнулась. Мальчика поднесли к ней. Взглянув на его огромную отечную голову, она прошептала:
— Боже, какой урод…
Впоследствии оказалось, что Алеша вполне нормальный ребенок. Мать в нем души не чаяла. Нянча его, она пела:
«Лешок, голубой глазок».
Рядом был детдом. По случайности именно в нем воспитывался будущий академик Форов. Он, бывало, подпевал через открытое окно:
«Лешок, золотой зубок».
Но чаще доносилась популярная среди беспризорников песня:
«Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет, я остался сиротою, счастья-доли мне нет…»
Отец Алеши стал большевиком в марте семнадцатого. У Плотникова сохранился снимок тех лет: длинные волосы, пенсне, кожаная куртка, маузер…
После гражданской войны отца, недоучившегося студента-медика, направили поднимать и укреплять здравоохранение в Крым, где он когда-то воевал с белогвардейцами, затем — оканчивать институт. Отец остался в нем… директором.
Алеша запомнил на всю жизнь нечаянно подслушанный разговор.
— Ну почему так? — недоумевала мать. — Мы живем в комнате без удобств, а ты отказался от квартиры!
— Я коммунист, — ответил отец.
Года два, во время учебы отца, Алеша с матерью прожили вдвоем. Это было, пожалуй, самое счастливое время в жизни. Мать брала его на ночь в постель и перед сном напевала:
«Хорошо нам, Леша, в гнездышке родном, пусть гудит сердито вьюга за окном!»
Алеша любил купаться. Так приятно было барахтаться в теплой, ласковой воде. А потом мать обмывала тельце обильной щекочущей струей и приговаривала:
«С гуся вода, с гуся вода, а с Леши болезни и худоба!»
После его дразнили: «Толстый, жирный, поезд пассажирный…»
Еще одно яркое, запомнившееся навсегда впечатление относится к столу. До сих пор стол возвышался над Алешей как монумент. И вдруг, встав на цыпочки, мальчик увидел ровную и гладкую крышку. Увидел впервые сам, не с маминых колен. А ведь прежде она была выше уровня глаз! Значит, он стал таким же большим, как стол…
Пришло время, и Алеша поступил в школу, сразу во второй класс. Младший по возрасту, он обогнал ростом одноклассников. Мать не раз внушала:
— Смотри не дерись, еще покалечишь кого-нибудь!
Он так и рос маменькиным сынком…
В тридцатых годах родители поселились в подмосковном поселке Лосинка, Лосиноостровске. Вскоре поселок переименовали в честь полярного летчика Михаила Сергеевича Бабушкина, участника челюскинской эпопеи и высокоширотной экспедиции ледокола «Садко», Героя Советского Союза, родившегося поблизости и погибшего при авиационной катастрофе. Позднее Лосинка, как ее по-прежнему будут называть старожилы, войдет в черту Москвы.
Они жили в двухэтажном, дощатом, отштукатуренном снаружи и изнутри доме, похожем на барак, — такие дома называли стандартными. К их крошечной квартире в торце дома примыкала веранда, имевшая два входа — со двора и из комнаты. С годами она обветшала, наружную дверь забили.
Веранда не отапливалась, поэтому пользовались ею только летом. Тогда ее облупившийся фасад заплетал вьюнок с бледно-розовыми слабоароматными цветками, и дом, при очень развитом воображении, можно было принять за старинный рыцарский замок.
На веранде доживал век старый комод. Ящики его рассохлись, им уже давно не пользовались по назначению, но и не выбрасывали. Это были владения Алеши.
В ящиках комода скрывался хаос, самый настоящий первозданный хаос, полная противоположность порядку — по-гречески «космосу»: железки невообразимого происхождения и предназначения, радиолампы, шурупы, пружины и многое другое из того, что несведущие люди считают бесполезным хламом. Алеша копался в нем с наслаждением, словно старьевщик, и всякий раз находил что-то неожиданное…
В памяти Плотникова комод ассоциируется с дядей Мишей, Михаилом Павловичем, младшим братом матери. В гражданскую войну был он рядовым красноармейцем, а в тридцатые годы — киномехаником. Кино тогда уже обрело голос, и дядя часто возился со звуковоспроизводящей аппаратурой, что-то в ней усовершенствуя. Делал он это с явным удовольствием.
Примостившись рядом, Алеша разглядывал большие стеклянные радиолампы и алюминиевые цилиндры электролитических конденсаторов, вдыхал елейный аромат расплавленной паяльником канифоли.
