Нас, естественно, интересовало свечение Голов, и мы пытались определить его интенсивность с помощью особых чувствительных приборов. В состоянии покоя наблюдалось слабое свечение, и стрелки на приборах не отклонялись. Однако достаточно было небольшого возбуждения, к примеру прикосновения к оболочке тела или нескольких капель кармина, как появлялось интенсивное свечение и искрение. И тут же мы ощущали сигнал-предупреждение, а стрелка на приборе отклонялась. Значит, тела эти были наэлектризованы, причем сила тока превышала биотоки животных и человека.
— Сегодня захватим с собой магнитофон, — решительно сказал я накануне отъезда. — Вдруг одновременно со свечением Головы издают звуки? Возможно, слишком слабые, поэтому мы их не слышим. Если усилить звук, может, и удастся засечь что-либо.
Отцу мое предложение пришлось явно не по душе.
— Не лишнее ли это, сынок? Слишком буйная у тебя фантазия.
— А как ты объяснишь, что при искрении одной Головы, когда мы к ней приближаемся, начинают светиться и остальные? — спросил я.
— По-моему, они передают друг другу информацию посредством электрических импульсов. Почва под ними влажная, поэтому существует неплохая электропроводность.
Я не стал спорить, но магнитофон все-таки прихватил с собой, сунув в рюкзак еще несколько скальпелей, бутылки и флаконы с фиксатором — в них мы собирались складывать образцы тканей Голов различных размеров для гистологического и химического анализов в базовой лаборатории. По дороге к озеру отец спросил:
— Как, собственно, ты собираешься пользоваться магнитофоном?
— А помнишь, вчера, когда мы громко разговаривали, Головы ярко засветились. Вот я и подумал: что если мы снова устроим шум, а я включу запись. Может, удастся выяснить, что же происходит в Головах при искрении. Кто знает — вдруг мы узнаем, как они реагируют на наше общение с ними: когда мы непосредственно их касаемся или вводим карминовую краску в почву.
— Ладно, попытка не пытка, — сдался отец. — Но имей в виду — долго задерживаться нельзя, дел по горло, до обеда мы должны успеть собрать все образцы. К двум часам пополудни нужно упаковать вещи и двинуться в путь. Ты ведь знаешь, сегодня вечером нас ждут у Большого водопада!
«Запись» отняла добрый час. Мы громко переговаривались между собой, дотрагивались до Голов снизу и сверху, разбрызгивали карминовую жидкость. Чего только не придумывали, чтобы заставить Головы ярче светиться! Все это время магнитофон был включен. Как только пленка кончилась, я сразу решил ее прослушать. Увы, мой прогноз не оправдался. Даже нажав на клавишу громкости до отказа, мы различили только собственные громкие голоса и какое-то едва слышное попискивание.
— Хватит, Мартин! Продолжать этот спектакль бессмысленно, — решительно сказал отец. — Не теряй времени, приступим к сбору образцов. Начнем, пожалуй, с самых маленьких.
Сбор крохотных Головок — с булавочную головку, горошинку или шляпку гвоздя — не составил труда: их мы снимали скальпелем со слизистых комочков или пинцетом подбирали с земли, после чего укладывали в сосуды с фиксатором. Когда дошла очередь до крупных Голов, то здесь нас ожидала неожиданность: Головы воспротивились нашему вмешательству. Едва мы попробовали на одной из них сделать надрез, как Голова тут же интенсивно заискрилась, а за ней и все остальные. В то же мгновение мы ощутили мощный сигнал-предупреждение: «Оставьте нас в покое! Убирайтесь!» Мы думали, что крохотный надрез на теле Головы не причинит ей особого вреда, ранка зарубцуется. Однако стоило нам взять срез с одной из них, величиной с футбольный мяч, как она, ярко вспыхнув — за ней тотчас заискрились и остальные, — обмякла, из нее вытекли струйки жидкости и устремились в озеро. Сигнал опасности был столь недвусмыслен, что мы, побросав все, бросились прочь. И только отбежав метров десять, пришли в себя, с трудом переводя дух. Взглянув на Головы, мы увидели, что искрение исчезло, а с ним и наш безотчетный страх.
— Ну, хватит, отец! — заявил я. — Не прикасайся более ни к одной крупной Голове! Бог с ними, с образцами!
— И все же хорошо бы добыть их, — настаивал отец. — Я не сомневаюсь, что ткани взрослых Fonqa отличаются от малюток. А что представляют собой узелки, в которых появляется искрение? Будь что будет, но образцы мы должны добыть комплектно!
— Мне страшно, отец! По-моему, Головы опасны. Вспомни, как они встретили нас в первый раз: они же отгоняли нас от себя! И сегодня, когда мы попытались сделать надрез на крупном экземпляре, история повторилась: Головы гнали нас прочь! Вряд ли нам удастся произвести над ними такую экзекуцию. И вообще: тебе не кажется, что она смахивает на убийство?
— По-твоему, я делаю все это с радостью? По-твоему, мне не страшно? Но рискнуть мы обязаны. Решим так: обвяжемся веревкой, закрепим ее за какой-нибудь большой валун. Если Головы прикажут нам убираться вон, бежать без оглядки, веревка нас удержит. Понятно? Речь идет о последнем образце!
Тот образец и в самом деле оказался последним. Последним, который успел сделать отец при жизни.
Он шел, не ведая ни о чем, держа в одной руке скальпель, а в другой полиэтиленовую бутылку и медленно приближаясь к крупной Голове, возвышающейся невдалеке. Она уже начала искриться. Я словно бы услышал строгий, безоговорочный приказ: «Берегись, не подходи, беги подальше! Тебе грозит опасность!»
Однако у отца хватило мужества вонзить скальпель в глубь этого огромного шара. Надрезав ткань, он отсек от нее кусочек и, быстро опустив в пробирку, закупорил сосуд, бросив его в походную сумку. Уже тогда, когда отец погрузил скальпель в ее тело, Голова вспыхнула ярким светом. Тотчас заискрились и соседние экземпляры. И вот уже я увидел, как отец, словно слепой, не разбирая дороги, бросился наутек, подальше от Головы.
Я тоже побежал изо всех сил, не зная куда, подгоняемый мучительной болью — казалось, кто-то резанул меня чем-то острым. Скорей, только бы подальше от этого проклятого места — эта мысль возобладала над разумом; в голове у меня стало пусто. Сквозь забытье я почувствовал резкий удар в живот, меня что-то зацепило за пояс и потянуло назад, острая боль пронзила все тело. От удара в голову я упал, искры посыпались из глаз. И я потерял сознание.
Мне было безумно плохо. Единственное, что я различал, — нестерпимую боль в голове, это ощущение затмевало все другие. Я то пробуждался, то снова впадал в беспамятство. Издалека до меня доносился чей-то грубоватый голос. Но слова словно уплывали, я не мог их разобрать. Время от времени пытался открыть глаза: какое-то разноцветное мелькание, проблески света, но тут же снова проваливался в пропасть тьмы, теряя сознание.
