— Вы циник, — сказал Игорь, чувствуя, однако, к незнакомцу возрастающую симпатию.
— Реалист. Беру спелую гроздь ягод, с удовольствием съедаю, а некто долго глазеет на неё, умиляясь цветом и формой. Одна пожилая женщина, моя соседка, привозила с дачи яблоки, ссыпала в вазу и любовалась спелыми плодами, пока они не начинали гнить…
— Отрицание красоты?
— Нет, нет… — Незнакомец взглянул на часы, отвернув рукав светлого плаща. — Мне пора. Вы очень интересный человек, даст бог, ещё встретимся — я каждый вечер еду этой дорогой.
Он забрался в свою светло-голубую машину и укатил. Игорь тоже ушёл с берега — нужно было зайти в аптеку за горчичниками для опять занемогшего ребёнка.
У мальчика был жар, он беспрестанно тихо плакал, не сходил с рук, измученная жена, баюкая, напевала без слов монотонно и хрипло. Вдвоём они прилепили к спинке малыша горчичники, он кричал до посинения, и Игорь быстрыми шагами носил его по комнате, тоже напевая что-то бессмысленное. Он не вспоминал о случайном знакомстве до следующего дня, вспомнив же человека с голубой машиной, опять отметил непонятную притягательную его силу. Хотелось встретиться и доказать тому свою правоту служения искусству.
В конце концов неплохо внести сомнения в убеждённость такого — сытого и благополучного.
Через два дня у ребёнка спала температура, он меньше хныкал, и Игорь отправился к реке. Он сидел на той же лодке, а заслышав позади себя визг тормозов, понял, что это незнакомец.
— Рад вас видеть! — сказал тот, протягивая руку для пожатия. — Встречаемся второй раз, а не представились друг другу. Павел Иванович. Можно просто Павел.
Игорь назвал себя.
— Так на чём мы в прошлый раз остановились? — улыбнулся с подкупающим радушием Павел Иванович. — Ах, да! На отрицании мной красоты, да?
— Да.
— Так вот: я не отрицаю, я люблю красоту, но без горьких слёз — беру, пользуюсь. Жизнь, Игорь, слишком коротка. Вы испытываете муки Тантала, а я приношу пользу обществу, не гнушаясь работы — живу.
— Очень похоже на одного парня из Оренбуржья. Предел его желаний — новая изба и женитьба. Он тракторист. А вы? Кто вы?
— Врач-психиатр. Так на чём мы опять остановились? Нищета, унижения, насмешки. Ко многим ли приходит признание при жизни?! Одна-единственная жизнь и признание после смерти! Много, очень много примеров! Стоит ли?
— Путь к настоящему искусству тернист.
— Согласен, но тогда нужно запастись толстой кожей, быть может, отрешиться от вся и всех…
— И всё же это отрицание…
— Да нет же, не отрицаю, но против жертвоприношений кровавому Молоху! Я за гуманизм, в конце концов профессия врача сама по себе гуманна. Медицина далеко ещё не приоткрыла тайны серого вещества, но уже известны многие процессы, происходящие в мозгу.
— И в сером веществе есть кусочек, управляющий творчеством? — спросил Игорь.
— Во всяком случае отключение одной точки избавляет от ненужных страданий… Иногда навязчивые идеи лечатся гипнозом…
— У меня навязчивая идея?
— Ну, как вам сказать? Что-то похожее. Подумайте на досуге о нашем разговоре. Захотите — могу помочь…
Он опять укатил на голубой машине, а Игорь вернулся домой.
* * *
Маленький сын, разметавшись в кроватке, спал нездоровым сном. Жена лежала на диване лицом к стене. Услышав шаги, она села. Глаза у неё припухли, должно быть, недавно плакала. Игоря испугало какое-то незнакомо тупое выражение её лица.
— Что случилось?
— Затемнение верхушек лёгких. — Жена кивнула на детскую кроватку. — Осень нужно провести в Крыму, питание… или больница. Я не отдала в больницу…
В голосе её Игорь уловил страшную усталость и отчаяние, смотрела она мимо него, словно он отсутствовал, был теперь уже ненужен из-за своего безденежья. Она ничего не видела, наверное, сейчас, кроме недостижимого Крыма и болезни её ребёнка.
Игорь молча ушёл на кухню и, услышав скрип дивана под улёгшейся женой, вынул из этюдника клеверное поле. Долго вглядывался в картину, сделал несколько мазков, пытаясь в которой раз разгадать тайну оживления. Ночью он потихоньку подошёл к кроватке сына. Бледный лобик ребёнка был влажен от испарины, воздух трудно проходил через неестественно красный, запёкшийся рот.
— Ничего не могу писать, кроме той картины, прости! — прикоснулся осторожно губами к детскому лобику. — Я избавлюсь от наваждения…
На другой день к вечеру он пошёл к реке. Павел Иванович сидел на перевёрнутой лодке. И то, что он вроде поджидал Игоря, испугало его, он хотел было повернуть назад, но Павел Иванович, словно почувствовав его присутствие, оглянулся и помахал рукой.
— Я знал: вы придёте, — сказал он. — Что, не по себе? Пугает избавление от навязчивой идеи?
— Я не верю в чертовщину, но вы похожи на дьявола-искусителя, — невесело улыбнулся Игорь.
— Современная наука давно переплюнула дьявольские фокусы, — рассмеялся Павел Иванович. — Собственно, я не уговариваю, а если решили, садитесь в машину — через пару часов станете нормальным человеком, эти ваши краски и оттенки перестанут изводить.
Игорь забрался на переднее сиденье машины:
— Едем в клинику?
— Зачем в клинику? Простейшая аппаратура есть у меня дома, кроме того, небольшой сеанс гипноза…
Они долго кружили по городу, выехали через какое-то шоссе в микрорайон, потом миновали и его… Холодная изморозь залепляла лобовое стекло, дорога виднелась только через полукружие, оставляемое «дворниками».
Игорь проснулся на рассвете и долго лежал, пытаясь припомнить вчерашний вечер. Он пришёл к реке, встретился с Павлом Ивановичем. Что же было дальше? Кажется, они куда-то ехали, потом тот отвёз его домой. Нет, больше он ничего не мог вспомнить. Кружилась голова, в мыслях творилась какая-то неразбериха. Он пошёл на кухню, выпил стакан холодного чая и стал одеваться.
— Куда ты? — спросила жена, привыкшая, что он вставал позднее её.
— В мастерскую.
Жена недоверчиво глянула на него и стала подогревать для ребёнка молоко.
Ионыч как будто обрадовался его приходу:
— Решил начать трудовую деятельность или так зашёл? Работёнка-то есть, деньга хорошая оговорена. — Он кивнул на большое полотно у стены. Углём на нём были набросаны контуры плечистого рабочего и неизменной жизнерадостной колхозницы. — Спешная работёнка! — добавил он. — Возьмёшься?
До обеда Игорь набрасывал задний фон — заводские трубы и соседствующие поля. Работал он механически, затасканный сюжет картины не вызывал ничего, кроме равнодушия. После обеда Ионыч скомандовал:
— Давай теперь фигуры в цвете. Ярче делай, знаешь, как такое требуется.
