Владимир Рыбин - С нами крестная сила

Солнце ослепительным сиянием заливало кабинет, но перед глазами Савельева все была темень, и тускло горели дальние фонари, и набегал желтый глаз электрички, и свистели близкие колеса. И страх сжимал сердце. Хотелось бежать, он мысленно торопил ноги, но они, как во сне, еле двигались. Потом была долгая тишина. Савельев, не отрываясь, глядел в темные провалы глаз сидевшей напротив женщины и пытался угадать: заметила она или нет, что он задремал, слушая ее? - Извините, - сказал на всякий случай. - Плохо спал сегодня. Кошмары какие-то. Но я все слышал. Интересно вы рассказываете, впечатляюще. Снова осмелился взглянуть ей в глаза. Теперь они показались ему не черными, а серыми, с искорками в глубине. - Понятно, люди чуть не попали под электричку. Но вы-то тут при чем? - Я их напугала. - Каким образом? - Они прятались в кустах, и я подумала: бандиты какие. Решила повлиять на них. - Как? - Очень просто. Надо протянуть к ним руки и сосредоточиться, чтобы передать свой испуг. Я, наверное, перестаралась. - И вы уверены, что передали, как вы говорите, свой испуг? - Конечно. - А может, они сами испугались? Выпивши были... - Нет, нет, я знаю, это я виновата. - Ну, хорошо. А что дальше? - Я с трудом их остановила. - Но вы говорили, что они запнулись за какую-то проволоку. - Это им так показалось. А на самом деле мне самой пришлось нарочно запнуться и упасть. Видите? - Она показала на ленточку лейкопластыря на лбу. - Некогда было выбирать место. В этот момент солнце соскочило с подоконника, залило кабинет особенно интенсивным светом, и Андрей разглядел сидящую перед ним женщину всю, до мельчайших подробностей, от белой наклейки на лбу, до округлых коленок, мягко обтянутых платьем из какой-то свободно спадающей, текучей сиреневой ткани. Он зажмурился, чтобы не глядеть, поймав себя на неподобающих мыслях. Но не глядеть было еще труднее. Тогда он чуть разжал веки, увидел дрожащий хаос черно-белых пятен, смазанные контуры предметов. Сиреневое пятно плыло и увеличивалось. Показалось ему, что женщина встала и тянется к нему оголенными до локтей руками. Он понимал, что этого следовало бы испугаться, но боязни не было, как раз наоборот, было какое-то благостное чувство, и знакомые расслабляющие мурашки щекотно сбегали с затылка за шиворот. Андрей поежился и открыл глаза. Сидя на своем месте, женщина в упор внимательно, как диковинку, разглядывала его. - Я вижу... у вас ко мне... много, вопросов, - сказала она, многозначительно разделяя слова. - Немало. - Он опустил глаза, чувствуя, что краснеет. - Я ведь еще не арестованная? - Ну что вы!.. - Так не все ли равно, где задавать эти вопросы? Она поглядела на залитое солнцем окно, и Андрей с необыкновенной ясностью представил себе мягкую зелень поляны в обрамлении молодого березняка, песчаную проплешину у манящего изгиба речки. - Я ведь в отпуске, - неожиданно для самого себя признался Андрей. Выпросил. Как раз с сегодняшнего дня. Да вот вы... - Извините. - Сам виноват. Хотел еще вчера вечером уехать... Работа такая: не удерешь - обязательно разыщут. - Так удирайте. - Теперь уж все. Сейчас придет начальник... - Он не придет. - Как это не придет? Демин да не придет? - Не придет. - Откуда вы знаете? - насторожился Андрей. - Не знаю. - А я знаю. Пришел уж, наверное. Пойду доложу. Он встал, соображая, идти или не идти? Если бы Демин пришел, вызвал бы. Решил пойти, хоть у дежурного спросить. Аверкин, как всегда, кричал в телефон. Какой-то странной способностью обладал этот лейтенант: в его дежурство телефоны почему-то не умолкали. Или же он сам звонил. Как бы там ни было, без телефонной трубки в руке Аверкина представить было невозможно. Увидев Савельева, Аверкин замотал головой - нет, мол, не приходил Демин. На миг зажал трубку ладонью, выкрикнул: - Не придет! Звонил... - Как звонил? Откуда? - Не знаю, не знаю... - Ты ему сказал, что я здесь? - Сказал. Велел передать, чтобы ты шел. - Куда шел? - Домой или куда там?.. Нету дела, все... Заявление забрали. - Кто забрал? - Да они же. Пришли, сказали: ведьмы боятся... Их право. - Чего мне-то не сказал? Я же тут. - Да вот! - Аверкин мотнул головой на зажатую в руке трубку. - Не оторвешься. Выругавшись, Савельев вернулся в кабинет, ни слова не говоря, убрал со стола бумаги, подергал ящики - заперты ли, поглядел на женщину. Она стояла у двери, с напряженным ожиданием смотрела на него. - Все, мадам. Сеанс окончен. Заявления нет, пострадавших нет, виноватых нет. Все. Он злился на себя, на Демина, на эту женщину, - Прощайте. Она кивнула и улыбнулась так, что у него затомилось сердце. - До свидания, - сказала многообещающе и исчезла. Только что стояла в полуоткрытых дверях и вдруг пропала. Ни шагов по коридору, ничего, Савельев выглянул - пусто. И ни посетителей в коридоре, никого из сотрудников. Понятно - воскресенье. И все-таки жутковато было от такой пустоты. И голос Аверкина в глубине коридора казался далеким и глухим, нереальным. "И впрямь ведьма, - подумал Савельев. Но подумал как-то весело, будто они, ведьмы, каждый дань перед глазами. - Конечно, каждый день, - все так же весело подумал он о себе. - Что ни встречная, то и ведьма. Голодному любой кусок - пирожное..."

Вот уже второй год Савельев бедовал в одиночестве, хотя по документам третий год числился женатым. Засидевшись в холостяках, он не рассчитал и ухватил молодую Тамарочку, на одиннадцать лет младше себя, - ему тридцать два, ей двадцать один. Больше года прожили не то чтобы душа в душу, но и не из души в душу, и Андрей начал привыкать к мысли, что так и полагается. Но прошлой весной Тамарочка почему-то вдруг стала стесняться его милицейского мундира. Хотя он, следователь, и надевалто свою форму старшего лейтенанта милиции только по праздникам. Первое время Андрей испытывал нечто вроде ревности, подозревая, что дело не а мундире. Потом молодая жена уехала в другой город, к маме, заявив на прощание, что разводиться не собирается, и он неожиданно для самого себя успокоился. Одно было неудобство - не сходишь на танцы, как прежде, не погуляешь: начальство блюло, чуть что - выговаривало. А потому простим ему, дорогой читатель, некоторую легкомысленность поведения, которую вы несомненно заметили. Вспомним свою молодость, не оглядывались ли и мы на красивых женщин? До женитьбы, избави Бог, конечно же до женитьбы. Ну а положение нашего героя с полным правом можно рассматривать как холостяцкое. Из дома Андрей снова позвонил Демину - глухо. Решил, что тот просто - напросто уехал за город, поскольку воскресенье и поскольку научен опытом: не удерешь - обязательно вызовут в отделение. Жизнь-то на воскресенья не останавливается, даже еще больше случается всякого по воскресеньям. А раз так, то и ему не грех подумать о прогулке за город. И лучше, если не одному. И он уже ругал себя за то, что не поболтал подольше с этой женщиной, может, до чего-нибудь и доболтались бы. А что, красивая, умная, загадочная. Не чета тем дурехам, с которыми знакомился в последнее время. Даже если исходить из интересов службы, то и тогда следовало бы поговорить. Экстрасенсша в следственном деле! А что? Может, помогла бы разобраться и с той кражей фамильного серебра Клямкиных, которое ему так и не удалось отыскать... Он все думал о ней, не переставал думать. Вызывал в памяти ее гладкие коленки под сиреневым платьем, ее руки с длинными пальцами, ее глаза, то ли черные, то ли серые, то ли вовсе зеленые, нетерпеливые, жадные. - Ведьма! - совсем не испуганно, скорее восхищенно восклицал он, останавливаясь посреди комнаты. - Ах ты!.. Не каждый день ведьмы встречаются!.. Вон как: знаю, и все. Бывает, неделями разбираешься и ничего не знаешь, а она - сразу. Вот бы помогла бы... Последнее явно было из области фантастики, это он понимал. Но думать так ему нравилось, и он так думал. Потом ему пришла в голову логичная мысль: если будет сидеть дома, то дождется очередного звонка из отделения. Он схватил рюкзак, приготовленный еще накануне, и выскользнул за дверь. Большие часы на фронтоне вокзала показывали ровно двенадцать, когда он с разбегу влетел в вагон электрички. Пневматическая дверь тотчас плотоядно чмокнула, захлопнулась, поезд дернулся, толкнув Андрея на единственное, будто для него и приготовленное свободное место с краю, и он виновато оглядывался, сам удивляясь, что все так хорошо получилось: на нужный поезд успел, место свободное нашлось, и вообще. Что такое "вообще" он не знал, но уверенно отмечал в мыслях своих: все о'кэй! В отличие от многих сидевших в электричке горожан Андрей точно знал, куда едет, - в деревню Епифаново, к бабке Татьяне. Ни о Епифанове, ни тем более о бабке Татьяне до прошлого лета он и слыхом ни слыхал. Все случилось вскоре после того, как его Тамарочка ускакала к маме. Тогда в горестях душевных ему никого не хотелось видеть. На службе от людей не отвернешься, зато в свои заслуженные выходные он удирал подальше. В насквозь прокультуренном нашем обществе куда удерешь? Только, как в отшельнические времена, в пустыню, то бишь, "в леса и долы молчаливы". Леса и долы в радиусе двух километров от любой станции были отнюдь не молчаливы - гремели транзисторами да магнитофонами. Но городские меломаны, как правило, ленивы, на три, а тем более на пять километров их не хватало. Это Андрей понял в первый же свой загородный вояж. Пришлось обзавестись рюкзаком, кедами, походной спиртовкой и прочими аксессуарами цивилизованного скитальца, знавшего дальние дороги лишь по телевизионному клубу кинопутешествий. В первые дни его старательно испытывали на прочность комары да оводы, и он, лупцуя себя по щекам, посмеивался, что, мол, не выбив из себя городского бэби, не станешь человеком. В какой-то из дней летающая нечисть вдруг перестала досаждать: то ли места пошли некомариные, то пи привык. Это открытие воодушевило, и он, где можно было идти босиком, стал разуваться. Скоро заметил, что босиком ходить можно чуть ли не везде. Приятно было ступать по мягкой податливой траве или по дороге, когда горячая пыль при каждом шаге щекотно профыркивает между пальцами. Не только ходьба по прохладным лесным тропам, но даже по колючей стерне, чему он удивился, доставляла удовольствие. И совсем уж несказанная благость приходила у темных бочажков на редких ручьях, куда он опускал горящие от ходьбы ноги, а затем погружался и весь по самые плечи. Однажды у такого вот бочажка с ним ЭТО и случилось. Был вечер, тихий и теплый. Днем прошла гроза, быстрым торопливым дождем промыла травы, листву, сам воздух. К вечеру, когда Андрей вышел к ручью, все просохло и прогрелось, и он, долго просидев в воде, ничуть не озяб. Рядом полуразваленная копна - кто-то блаженствовал на свежем сене совсем недавно. Сено было чуточку влажным, нестерпимо пахучим. Он навзничь упал на него и замер в неге. Быстро потемнело небо, как-то внезапно высыпали звезды, заморгали, заперемигивались в вышине. Ветра не было, и Андрей слышал, как звонкие струи ручья играют с гибкими травинками, дотянувшимися до воды. И еще были какие-то звуки, странно вплетавшиеся в тишину, сливавшиеся с ней, рождавшие в воздухе, в траве, в близких кустах, во всем тела, в душе ликование. Вроде бы он спал, но в то же время знал, что не сомкнул глаз в ту волшебную ночь. Остры были чувства, ясны мысли. Все, до чего прежде приходилось тяжко додумываться, представлялось ясным и простым. И свое личное, и всечеловеческое. Сама Великая История внезапно предстала перед ним в первородной прозрачности, без пестрых разномастных одежд, в какие обряжают ее люди. Все былое открылось в его истинности, и казалось, не осталось вопроса, на который он не мог бы просто и ясно ответить. В такой же обнаженности увидел Андрей и свое собственное. И поразился, до чего же все легко объясняется. Даже то, что он числил за собой как "комплекс неполноценности". Было это связано с женщинами, То, что другим давалось просто, для него было полно душевных терзаний, - ни обнять простецки, им поцеловать без внутренних мытарств. "Они же презирают нерешительных, - ругали его друзья - товарищи. - Они же, бабы, ждут, чтобы их хватали и тискали. Это у них потребность, именно это, а не твои цветики, воздыхания". Он соглашался, ругал себя, но перемениться не мог. Образцы тургеневских недотрог, с юности пленивших его чувства, не уходили. А может, не Тургенев был виноват, а девятиклассница Тоня, в которую влюбился еще в седьмом классе? Он бегал на переменках на другой этаж, чтобы увидеть ее, и больше всего боялся, чтобы, не дай Бог, она не заметила его. Стал сочинять стихи, начал учиться рисовать, чтобы запечатлеть ее глаза, волосы, губы... Платоническая любовь! Какой от нее прок? Только расслабляет, обезволивает мужчину. Вслед за многими другими так считал и он. А в ту чудодейную ночь у ручья внезапно понял: все человеческое в нем от первых мук любви. Верующие люди знают: любовь - это Бог. Не на всех снисходит благодать, но кто удостаивается ее, тот на всю жизнь - Человек. Несчастны не познавшие Бога, то есть настоящей любви, души их подобны бескрылым птицам. Это они придумали пошлый термин "заниматься любовью", это их ущербные толпы изрыгают в мир безнравственность и преступность. Человек, хоть раз глубоко, по-настоящему любивший, не способен на бесчеловечность... Утро в тот раз было сухим и знойным. Разбуженный солнцем, Андрей долго ходил вокруг копны, гладил траву, плескался в ручье и ничего чудесного ни в чем не находил. Чудесное жило в нем самом, в его воспоминаниях о живых ликующих существах, олицзтворяющих эти травы, эти воды, существах, рядом с которыми было так легко и радостно. Этот восторг нечаянного единения с природой жил в нем все время: и когда шел по мягкой полевой траве, и когда, обогнув березовую рощицу, увидел на взгорье веселую россыпь изб. Будто детишки разбежелись по лугу и замерли, не зная, что делать: и хочется удрать подальше, и боязно. Он огляделся, у кого бы спросить, и ничуть не удивился, именно в этот момент увидев неподалеку девчушку лет восьми со старой - престарой, совсем почерневшей корзинкой в руках. - Это что за деревня? - Эта-то? - обрадованно переспросила девчушка. - А Епифаново. Мало осталось на Руси незамордованных, незагаженных деревень. Может, и вовсе не осталось, и Епифаново - единственная? Андрей думал об этом все время, пока, не сводя глаз с крайней избы, шел к ней напрямую через обширную луговину. Сказка жила в нем самом, но он был уверен, что сказочное и все вокруг. Пестрая дворняга выскочила навстречу, облаяла для порядка и, успокоенная, побежала обратно к дому. Тягуче скрипнула дверь, на крыльцо вышла женщина неопределенного возраста, как все деревенские женщины, которым перевалило за полвека. - Кого это Бог послал? - И всплеснула руками: - Господи, да что ж ты босиком-то? Али обувку жалеешь? - Так ведь вы, бабушка, тоже босиком, - засмеялся Андрей, косясь на ее растоптанные, никогда не знавшие модной обуви ступни. - Дак я, чай, дома. - И засуетилась, затопталась на крыльце. - Чего ж мы тута? Заходи в дом-то, заходи. Он ступил на мягкую дорожку половика, наискось пересекавшую желтый пол, и внезапно почувствовал себя так, будто вся предыдущая жизнь его была сплошным бродяжничеством и только теперь вернулся он к себе домой. Сел на лавку у печки, теплой, протопленной, и закрыл глаза. И показалось вдруг, что вновь, как было этой ночью, занежили, затормошили счастливо смеющиеся существа, то ли спрыгнувшие с близких звезд, то ли выбежавшие из вод, из кустов и пахучих трав. Принюхался, и впрямь пахнет травами, и увидел увядшие пучии, висевшие под матицей: бабка, видать, была травницей. - Что это со мной сегодня? - спросил сам себя, наблюдая сквозь прищуренные веки за хозяйкой, споро хлопотавшей у стола. - Ночь волшебная, и деревня какая-то колдовская. - И-и, милок, - сразу отозвалась бабка. - Ето што?! Вон старейший у нас, Епифан, - сущий колдун. Я сама его боюсь. - Деревня Епифаново и старейший - Епифан. Кто от кого? - Деревня-то эвон отколь... - начала было она и замолчала, задумалась. Дак ведь... что иван-чай из лугу, что клевер - все трава. Которая кому царь? А вместе - царство. Легко было с ней. Ни о чем на спрашивая, накрывает на стол, все-то с полуслова понимает... Вскоре Андрей узнал и о других достоинствах бабки Татьяны, как она тогда же, будто походя, назвалась, - доброте несказанной, сердобольности бесконечной, непостижимой проництельности. Прогостив у нее целых два дня, переночевав на сеновале, он уехал тогда в свой шумный город совсем другим, Преображенным. - Влюбился, что ли? - спрашивали друзья, подозрительно вглядываясь в его глаза. - Ты же женатый, не забыл? - Мне теперь все нипочем, - неопределенно отвечал он. - Что случилось-то? - Я узнал себя... Узнал себя! Так мог бы сказать о себе гонимый ветром клочок бумаги, внезапно упавший на раскрытую книгу, из которой был вырван, и обнаруживший, что письмена, начертанные на нем, не пустой набор слов, а часть великого смысла. Он узнал не только себя, он узнал мир и, как ему казалось, место каждого человека, каждого явления в былом, настоящем, а может быть, и в будущем. Что за прозрение снизошло на него той ночью у ручья, в тот день в деревне Епифаново, переполнившее радостью от сознания своей прозорливости, своего могущества? Что за чудо случилось?!. Каждый выходной он уезжал в Епифаново. Ходил босиком по тем же тропам, ночевал на том же месте у ручья, страстно желая вновь испытать однажды пережитое. Ничего не получалось. Звезды были далеки, ручей молчал, травы не певучи. Он удовлетворялся воспоминаниями, и в следующий выходной снова ехал в Епифаново. И теперь туда же. Андрей не читал дорогой. Раньше без верного собеседника в виде любого популярного журнала не мог скоротать дорогу, теперь ему были интересны собственные мысли, желанны свои чувства. Пассажиры, сидевшие рядом, думали: "Умаялся мужик, спит". А он, если и задремывал под монотонный говор, под гул двигателей электрички и стук колес, то ненадолго. Но и в дреме ему было хорошо наедине с собой. А в этот раз пришлось очнуться. В вагоне явно что-то происходило: из другого конца доносились возмущенные голоса, не похожие на обычную вагонную перебранку. Из общей разноголосицы выбивался дребезжащий старческий фальцет. - Чего он тебе сделал? За титьки ведь не хватал?!. - Молодец девка! - перебивал другой голос, женский. - Пристал бы ко мне, я бы... - Да кто к тебе пристанет? - Ах ты старый пень! Я что, по-твоему... - Ладно вам! - рассудительно сказал кто-то густым басом. - Человеку, может, врача надо. - Милицию надо! - не унимался старик, Андрей вздохнул - так не хотелось ему ввязываться. Привстав, поглядел через головы пассажиров, Все крутили головами, но не вскакивали, боясь потерять место, поскольку в проходе стояли другие пассажиры, безместные. - Он сейчас очнется. Андрей узнал бы этот голос из тысячи! Раздвигая пассажиров, он заспешил в другой конец вагона. Там, загородив проход длинными ногами в грязных кедах, полулежал на сиденье патлатый парень. Лицо его было совершенно белым, почти зеленым, как у покойника. А возле, положив руку на его лоб, сидела, тоже бледная, Гиданна. - Вы?! Она виновата вскинула на Андрея глаза. - Я ненарочно. - Опять ненарочно?! - Он сейчас очнется. - Очнется, жди, - заскрипел старик, сидевший напротив. - Так врезала... - Я его не трогала, - сказала Гиданна. - А я не слепой, я свидетель... Парень вдруг открыл глаза, полные ужаса, и стал сползать на пол. Андрей подхватил его, но парень вырвался и бросился к выходу. - Сейчас дружков приведет, - злорадно заметил старик. - Нет, нет, дедушка. - Гиданна подалась вперед, тронула старика за руку, и тот сразу успокоился, зевнул, заелозил спиной, устраиваясь поудобнее. Захрипело, забулькало радио, объявило: - Следующая станция - Девяносто третий километр. - Мне сходить, - растерянно сказал Андрей. - Да, да, мне тоже. - Гиданна встала. - И вам?! - Да, да... На платформе почти никого не было: мало кто сходил здесь, среди полей, вдали от деревень и поселков. Эта малолюдность когда-то и привлекла Андрея, и он поначалу недоумевал: зачем эта станция, для кого? Потом, пережив сказочную ночь под деревней Епифаново, решил: не иначе, какой-нибудь большой начальник так же вот ночевал в теплой копна и осознал, что места эти особенные. Другого объяснения не находилось. И теперь он ничуть не удивился тому, что Гиданна тоже сошла здесь. - Что вы с парнем-то сделали? - спросил он, тщетно скрывая радость. - Не рассчитала я. - Он что, приставал? - Хамил, - резко ответила Гиданна, и Андрея почему-то качнуло. - А вы что? - Разозлилась. Отстань, говорю, Махнула на него рукой, вот так. Снова Андрея качнуло, закружилась голова. Удивился: может, от недосыпу? - А он что? - Сами видели. - Махнули рукой - и человек с копыт? - Я у него ауру погасила. Не рассчитала. - Опасный вы человек, оказывается. - Андрею подумалось, что самое время свести разговор к шутке, иначе придется расспрашивать про эту ауру, и Гиданна будет молоть мистическую чепуху. А ему совсем не хотелось видеть в ней одну из тех дур, каких в последнее время немало развелось вокруг всяких там гуру, проповедников оккультного бреда. - Не надо верить всему, - сказала Гиданна. - Но нельзя и впадать в неверие. - В таком случае, - ему все хотелось отшутиться, - у вас следует взять подписку о неприменении вашего "оружия" в недобрых целях. - А я не могу в недобрых. - Не можете, а вон как... - Это случайно. А если делать в недобрых, то способность воздействия на людей ослабевает и может совсем пропасть. Они все стояли на пустой платформе, и Андрей все растерянно оглядывался, гадая, куда пойдет Гиданна. - Вам куда? - спросил наконец и напрягся весь, готовясь заявить, что и ему туда же. - В Епифаново, - вроде даже с удивлением ответила она. - И мне в Епифаново... - Я знаю. Пойдемте. Ну конечно, и не такое она угадывала, убедился... - Все-то вы знаете! - Мне баба Таня о вас рассказывала. - Татьяна Егоровна?! Гиданна засмеялась. - Кто вам сказал, что она Егоровна? - Как кто? Наверное, она сама. - Она не говорила. И никто не говорил. В деревне по отчеству не принято. - Где-нибудь слышал. - Не-ет. - Гиданна снова засмеялась, повернулась к нему, и он увидел совсем близко ее большие глаза, в бездонной глубине которых часто вспыхивали золотые искорки. - Просто вы угадали. Они шли рядом по узкой тропе, то и дело касаясь друг друга руками. Касания эти были приятны Андрею, а вот взгляд, близкий, пронизывающий, пугал. Пожалуй, даже не пугал, а как бы опустошал. Было отчего-то беспокойно. В точности как на службе, когда версия, которую разрабатывал, ведя очередное дело, внезапно рушилась, и он чувствовал себя совершенно беспомощным. - Вы все спрашиваете, откуда я знаю... - Я не спрашиваю... - Ну, хотите спросить. А теперь вот сами поняли, откуда приходит знание. - Ничего я не лонял. - Поняли. Или скоро поймете. Все вы разучились видеть жизнь, факты, явления в их движении. Вы, как охотники, признаете сущим лишь того зайца, которого подстрелили, то есть мертвого. Вы не верите живым, меняющимся ощущениям, предчувствиям... - Кто это-"вы"? - Да все, люди. Словно тень набежала, и стало вдруг зябковато. Она что, не человек? - Этому можно научиться, - сказала Гиданна. - Надо только верить себе, не давать волю скепсису. Она вдруг резко остановилась, напряглась вся. - Слышите?! - Что? В поле стояла необычная тишина, ни шелеста ветра, ни щебета птиц, никакого, хотя бы отдаленного, звука. - Здесь это часто бывает, - Что бывает? - Вы должны слышать, вы умеете. Опять захотелось спросить, но он промолчал. Не признаваться же в своей неспособности, когда такая женщина высказывает полную в тебе уверенность. И он поднял голову, замер, будто и в самом деле услыхал нечто. А что там было слушать в безмолвии пустого поля? Разве что свое неровное дыхание да сердитое урчание живота, злого от всегдашней сухомятки. На слабый цветочный аромат он вначале не обратил внимания, решил: Гиданна надушилась. Уловил тихий звон и подумал: "В ушах звенит". Звон этот непонятно почему показался созвучным аромату. Или аромат соответствовал звуку? Поди пойми. Одно было ясно: между ними что-то общее. И будто свет над полем изменился, стал каким-то пронзительно-серебристым. - Смотрите, смотрите!.. Знойный воздух колыхался, вибрировал, ломал перспективу. В одном месте, в отдалении, он вроде как сгущался или солнечный - блик был там какой-то особенный, только почудилось Андрею, что поднялась из травы женщина с распущенными волосами и совершенно нагая. Непонятный восторг охватил его, нестерпимо захотелось пойти туда, к этой женщине, и, не будь рядом Гиданны, он, наверное, и пошел бы, заторопился, как мальчишка, внезапно уверовавший в свое счастье. Он смущенно покосился на Гиданну, а когда снова посмотрел в поле, то никого уж не увидел. Все так же колыхался зной, а женщины не было. Или спряталась в траву? - Никого там нет, - сказала Гиданна. - Как же... я видел... Почему-то ему очень не хотелось, чтобы это было лишь миражом. - В такие минуты каждый видит то, что хочет видеть. Андрей покраснел, не зная, что сказать. И нашелся: - А что видели вы? - Человека. - Мужчину? - Не знаю, - усмехнулась она. - Не разглядели? - Почему же. Огромный, шеи нет, руки до колен. - Обезьяна какая-то, - ревниво сказал Андрей. - Я его не первый раз вижу. Чего-то он хочет. - Ясно чего... - Чего-то он хочет, - повторила Гиданна. - То ли спросить, то ли что-то сказать. - Может, мне им заняться? Как работнику милиции... - Это было бы интересно. - Гиданна скосила на него насмешливые глаза с загадочными искорками в глубиме. - Дело о пришельцах с того света? - С какого света? - Вот этого я совсем не знаю. Может быть, с первого, а может, с седьмого. Андрей загрустил, подумал, что зря втянулся в пустой мистический разговор, в котором ни начала, ни конца. А главное, бред этот заволакивал, гасил радость от близости, почти доступности Гиданны, ее глаз, рук, ее тела. Переступил в растерянности, не зная, что теперь делать. Может, взять Гиданну за руку и повести дальше или, может, попросту обнять?.. Спохватился, что она прочтет его мысли, и заставил себя думать о работе, об этом болтуне Аверкине, который на его месте наверняка бы не растерялся. Искоса глянул на Гиданну, боясь увидеть на ее губах ироничную ухмылку. Но та, казалось, совсем забыла о нем. - Смотрите, смотрите! И он опять увидел. Солнечный свет, заливающий поле, словно бы начал сгущаться в один большой блик. И словно бы луч какой-то выбился из этого светового сгустка, лег на траву, потянулся к ним, ослепил, наполнил непонятной тревогой и погас. Слабый порыв ветра полосой прошелся по траве, добежал до одинокой березы, растрепал вислые ее ветки. Издали донесся тонкий вскрик электрички и будто развеял сонное наваждение. - Ночью был бы светящийся шар, - сказала Гиданна. - Решили бы - НЛО. - НЛО? С другой планеты? - Ну почему с другой? Андрей огляделся, словно хотел получше запомнить это место, на котором пасутся НЛО. Поле, утыканное кустами, отсеченное от горизонта высокой насыпью, по которой беззвучно ползла зеленая гусеница электрички. По другую сторону в точности такое же поле, только чистое, без кустов, с тропой, убегающей к дальнему перелеску. Поле как поле, каких много. Места, действительно, предостаточно. Непонятно только, почему пустующее это поле до сих пор не распахано, не утыкано будками садовоогородных участков. Может, инопланетяне машают?.. Ну уж нет, нынешних огородников никакие инопланетяне не остановят, тут что-то другое... - А вы напрасно не верите, - сказала Гиданна и пошла по тропе. Андрей попытался идти рядом, но это не получилось: на узкой тропе он то и дело оступался, отставал. - А вы верите? - спросил машинально, совсем не думая о смысле вопроса, весь поглощенный созерцанием ее длинной шеи, ее спины, ее бедер, обтянутых тонкой тканью. - Я знаю, - сказала она, не оборачиваясь, каким-то низким сдавленным почти мужским голосом. - Верить и знать-это не одно и то же... Он сразу понял, что зря полез в дебри философствования. Ему хотелось видеть в Гиданне женщину, и никого более, хотелось легкой беседы, полной веселых намеков и иносказаний. Но разговор получался слишком серьезным, в котором не пошутишь, а тем более не распустишь руки. Даже и не разговор, а вроде как лекция, в которую и словечка не вставишь. Даже, пожалуй, и не лекция, а проповедь. И обращалась Гиданна будто не к нему одному, а к целой аудитории засушенных академиков. - Законы существуют независимо от того, верят в них или не верят. Кто понимает, тот всматривается в 'исторические процессы, вслушивается в голоса природы, в самого себя, наконец, и живет в соответствии с увиденным и услышанным. Для понимающих безболезненно происходит восхождение на очередную, высшую ступень познания. Но много ли понимающих? Очевидно, что немного. Об этом свидетельствует полный потрясений двадцатый век, смятение умов, нравственное падение, какого в таких масштабах не знала история... Андрей даже поотстал. Жутковато было слышать все это, говорившееся вроде совсем не к месту. К тому же голос был чужой, не Гиданны голос. Будто какой-то зануда лектор талдычил - свое, не очень интересуясь, слушают ли его. Хотелось забежать вперед, посмотреть, она ли говорит. Может, это лишь слышится ему? - Что это? Может быть, предвестие конца человеческой расы? Может, это начало того, о чем говорили еще тысячелетия назад мудрецы Востока, предрекавшие гибель городов, вымирание целых народов? В священных книгах Древней Индии говорится о конце Калм Юги-темной эпохи, о жестоких ненасытных властителях, о всеобщем развращении и господстве лжи, о власти обезьян. Может, грядет смена эпох, гибель цивилизации, как это было с Атлантидой?.. - Вы верите в Атлантиду? - робко спросил ом. Гиданна не ответила, не обернулась, продолжала вса так же идти и говорить все тем же низким хрипучим голосом. - Существуют исчисления. Они указывают сроки перелома - середина двадцатого века. Затем пойдут годы, когда будет решаться участь планеты. Мы не знаем, когда и как все решится. Ни ОНИ, возможно, знают и не потому ли зачастили к нам в последнее время. Зачем? Чтобы предупредить? Чтобы поглядеть на нас в последний раз?.. - Кто? - спросил Андрей. - ОНИ, - повторила Гиданна и, не оборачиваясь, повела рукой влево и назад, показывая на отдалившуюся одинокую березу в поле. И он поглядел туда. И опять почудилось ему какое-то сияние вдали. Сияние быстро угасло, из него вычленился силуэт человека, здоровенного детины с руками до колен и одетого странно, вроде как в телогрейке и шапке-ушанке на квадратной голове. Человек этот шел через поле, прямиком направляясь к ним, и Андрей забеспокоился: ну как алкаш какой? Не хотелось ему сейчас демонстрировать милицейскую сноровку, совсем не хотелось. Оглянулся на Гиданну. Та шла себе, удалялась. Он решил догнать ее, побежал по тропе, но вдруг запнулся и упал, сильно ударившись локтем о подвернувшийся то ли корень, то ли камень. Гиданна ничего не заметила, не остановилась, и это обидело его. То все знает наперед, а то не видит, что под носом. Поднимаясь с земли, со злостью оглянулся на приближающегося алкаша, но тот будто провалился - поле было пусто до семой насыпи, по которой все ползла, никак не могла уползти длинная электричка. "Черт бы вобрал всех этих инопланетян. - мысленно выругался он, потирая руку. И тут же спохватился. - Они-то при чем? С тобой пообщаться, поговорить хотят. По-людски. А ты вызверился? Показалось, что эту мысль вроде кто подсказал. И вдруг совершенно ясно понял, что инопланетян никаких нет, что он сам, всего скорей, и есть инопланетянин. И видения он вызывает сам, своим воздействием на чтото. Гиданна вон так и говорит: каждый видит то, что хочет видеть. И мысли не потаенно свои, а лишь часть какого-то вселенского мыслительного процесса. Ты мысленно подсказываешь кому-то, кто-то подсказывает тебе. И вообще, человек существует не сам по себе, он лишь частица чего-то громадного, всеобъемлющего. Частица, обладающая свободной волей, чтобы деяниями своими обогащать нечто всеобщее. Вселенский разум? Вселенский дух? Или и то, и другое, и что-то еще третье?.. Даже о Гиданне забыл Андрей в эту минуту. Шел, не стараясь догнать ее, боясь отвлечься, потерять вдруг охвативший его восторг всепонимания, очень похожий на тот, что однажды испытал он здесь, неподалеку, во время ночевки в ароматной копне сена у тихой речушки. Место это было все ближе, вот сейчас пройти березняк, пересечь еще одно неширокое поле. оставив слева клин молодого ельнике. А там опять россыпь молодых березок, столпившихся вокруг светлой полянки у голубого глаза бочажка, неглубокого, по грудь, если зайти в самую середину. Андрей будто вновь ощутил нежное касание струй, и сам не заметил, как заторопился, догнал Гиданну. Та, похоже было, отошла уже от своих пророческих видений, оглянулась, ожгла его озорным взглядом. - Почему они вас любят? - Кто? - удивился Андрей. - Да все. - Интересно. - Он хотел добавять, что если бы его любили, так сейчас был бы совсем другой разговор, но не решился сказать такое, побоялся спугнуть наметившееся доверие. - Вот и мне интересно. Жмет вот тут, - Она прижале руку к груди. - Что-то нас ждет, а что-не пойму... - Тут?.. Он бесцеремонно положил свою пятерню на ее руку и ощутил частое и неровное дыхание. Отдал себе полный отчет, что обнаглел до крайности, но руку убрал не сразу. И она вроде бы не торопила его. Так он и шел некоторое время боком, полуобернувшись к ней, ловя ее ускользающий взгляд. Что-то одинаково поняли они в эту минуту, о чем-то важном договорились. Дальше шли, не касаясь друг друга, не разговаривая, - торопились. У знакомого бочажка никого не было. Копешка сена стояла на зеленом лугу, как и прежде, ровненькая, кем-то подправленная, только чуть примятая сбоку. Возле копны Гиданна остановилась, глянула на Андрея какими-то новыми, бездонными, почти безумными глазами. Он отшатнулся было, но Гиданна внезапно вскинула легкие руки ему на плечи, удержала...