Я пригласил её в ресторан, уже одну. Я унижался перед ней весь вечер, заказывая и отменяя блюда, стоя с ней на продуваемой ветром остановке и замерзая от холода... Но холод истребляет даже жажду, даже если это ненависть, и наконец, я остановил машину и отвёз её к себе домой. И я лёг с ней в постель. Она сама затащила меня в постель, и это было для меня неожиданно. Я даже обрадовался, что всё получается так просто. Я оставил огромное количество улик, но справиться с ними оказалось удивительно просто. У меня было алиби. Она не вызывала у меня желания. И только когда она поняла это, и я вдруг получил то, что так тщетно пытался вызвать в себе всеми этими глупыми унижениями,- потому что в результате я ненавидел только себя, а вовсе не её,- я ощутил странное влечение. Я возненавидел её, и это была та самая ненависть, которая была мне нужна. И, вместе с тем, я испытал странное влечение. Впервые в жизни я почувствовал влечение к женщине.
Да, я убил её. Если это был я.
7
Они спускаются по ковровой дорожке лестницы, он ведёт её под руку. Она испуганно оборачивается и встречается взглядом со мной. Он ведёт её вниз. Я смотрю им вслед, и люди, проходящие мимо, украдкой бросают на меня взгляды любопытства; я страдаю и с досадой ругаю себя в душе, что так глупо пошёл за ними и стою здесь, где меня все видят, и я всё равно что голый. Он не видел меня. Скажет ли она ему? Вряд ли. Они уже спустились и идут по холлу фойе. Я несмело начинаю спускаться по лестнице; мимо меня идут, спускаясь вниз, люди, но уже мало, почти все ушли. Кто-то задержался в буфете,- зачем-то он работает даже после спектакля. Им просто повезло, они сами не знают, как им повезло, и думают, чего проще - зашёл, подарил цветы, сказал, вышел. Я так доступен. Они уже получают свои пальто. Наверное, они встретили кого-то из знакомых, им везёт сегодня. Я схожу с ковровой дорожки и вступаю под своды вестибюля. Он положил свою одежду и помогает ей развернуть платок. Он подаёт ей пальто. Их время от времени заслоняют; я не могу идти дальше и останавливаюсь. Он начинает одеваться. Она смотрится в зеркало и снова встречается со мной взглядом, но теперь невидящим. Она не видит меня. Он одевается за её спиной, аккуратно заправляет шарф. Она о чём-то задумалась или просто рассеянно скользнула взглядом. В её взгляде как в зеркале преломляются все взгляды других, весь холодный блеск чужих драгоценностей, и она сама как зеркало. Он говорит ей что-то. Она отвечает, не поворачиваясь. Она смотрит на него. Он кивает. Вот они идут к выходу мимо колонн, зеркал и толпы, в толпе. Я следую за ними. Теперь меня могут увидеть и те, кто не видел меня на лестнице. Они исчезли из вида. Я иду наугад, и внезапно они возникают передо мной. Я застываю на месте. Я боюсь, что он сейчас обернётся, хотя всё это можно будет превратить в шутку... Дверь за ними закрывается, и тут же в неё входит кто-то другой. Я ускоряю шаги и выбегаю за ними на улицу. Уже совсем темно. Ветер, машины, огни улицы. Они ушли. Я стою на улице у подъезда театра, и мимо идут одетые люди. Я без верхней одежды. Они бросают на меня безразличные, беглые, и всё же полные недоумения, взгляды. Все идут мимо. Я один. Я возвращаюсь, столкнувшись с кем-то в дверях. Я иду через весь холл. Меня кто-то окликает, но я не оборачиваюсь. Я ступаю на ковровую дорожку и начинаю подниматься по ступеням. Навстречу бредут редкие люди. На этажах уже приглушили свет. Уходят последние. Я забыл посмотреться в зеркало внизу. Я смотрю под ноги. Меня не оставляет чувство, что я всё это придумываю, сочиняя что-то, чего нет. В моей руке всё ещё цветы, и это выглядит как на сцене, когда все действия уже окончены, и я уже в чужом мире. Я вторгся в чужой мир и оттого нелеп и заслужил осуждение, как тот, кто забыл правила и бессмысленно нарушает их. Он не видел меня. Если она ему не скажет, он не будет знать. Я могу сделать вид, будто ничего не произошло. Ничего и не произошло. Я всё придумал. Они просто ушли после спектакля. Он даже не обернулся.
8
Снова ловушка, и снова начинать сначала, чтобы хоть как-то продолжить прежнее, это ли не игра в прятки с зеркалами! Так рассказчик умолкает на полуслове и вдруг начинает рассказывать всё заново. И ты уже знаешь, в каком месте он запнётся. И терпеливо ждёшь, чтобы снова,- почти равнодушно,- убедиться в том, что он не может вырваться. Он попал в ловушку. И хочет остаться живым, а ведь это, наверное, страх. А потом его движения становятся всё более слабы и невнятны, его воля слабеет, и всё ближе к началу рассказа непреодолимая черта... И всё превращается в простое занудство. Они собирают хлебные крошки с ковра и выметают мусор. Они узнают тебя даже среди мёртвых, у них есть твои фотографии, и тебе не уйти. Тебе не спрятаться даже среди мёртвых.
Даже если у них нет против тебя никаких улик, которые ты не мог бы опровергнуть.
Я всё смотрю на себя со стороны, из зала, как новый Нарцисс, боясь признаться себе, что передо мной зеркало. И зная, что будет дальше, изображаю невинность как проститутка, блюдущая своё амплуа, или преступник в ожидании адвоката. Те, кто думают, что можно было поступить иначе, никогда не поймут того, что случилось, и никогда не поймают меня на крючок. Им останется лишь ловить меня на несообразностях. Пусть ловят. Я и так уже попался, но не в их ловушку. Их ловушки обходить не труднее, чем углы зданий. Можно было бы попытаться перестать думать об этом. Я и сам знаю, как можно было бы поступить, если бы можно было поступить иначе. Расстояния и графики создают иллюзии.
Пить спирт, превращая себя в горючий материал, как будто ты и впрямь потерял память.
Я мог бы остервенело обрывать нити или сжигать их вспышками пламени, чтобы, почувствовав это мгновение, броситься к открытому пространству окна и, прыгнув в пустоту, уже навсегда остаться... И делать что-то такое забавное, над чем они будут смеяться, читая мою будущую биографию. Эгоцентризм истерички - я, почему-то, не сомневаюсь в том, что они будут читать мою биографию. Хотя, ну зачем она им нужна... Кому интересна технология производства анилиновых красителей? Стоп. Это будет другая биография. Они всё равно докопаются до правды, а если и нет, то однажды всё равно наткнутся на мои записи, перебирая чьи-то чужие архивы. Я не знаю, чьи это будут архивы. Я не смогу изменить в них ни строчки, сколько бы ни написал. Мне не истребить сценарий, притворившись, будто я забыл слова своей роли.
...........................................................................
Это ловушка.
Эти фонари и ветви деревьев, тени и окна домов. Моя тень. Моё отражение в зеркале, мои руки, привычно накладывающие грим. Мой выход. И сегодня я останусь один.
Я снова останусь.
