Страсть к разглядыванию картинок жила в нем с детства. Однажды, играя в прятки, он забрался в полупустой бабкин сундук и там, среди рваных шалей и клубков ниток, уперся коленом во что-то шершавое и твердое. Подняв тяжелую крышку сундука головой, вытащил на белый свет огромную книгу, которая оказалась подшивкой "Огонька" за послевоенные годы: улыбающиеся пионеры в нелепых панамках, сизоватые осетры, обставленные банками с икрой, серьезные люди в кителях с планками наград, яростные карикатуры на разжиревших империалистов, добрые, сильные негры, разрывающие бесконечные цепи...
Студент в который раз придвинул к себе роман, долго изучал черную с алым обложку.
Какой-то аляповатый цветок - то ли роза, то ли гвоздика... Нет, дальше тянуть не имеет смысла: проработал, выписал, что надо, - и вон из головы... Обращать внимание только на глаголы... А название - чего стоит одно название! Явно содрано у Фолкнера...
Студент открыл вторую часть - какая разница, откуда начинать, положил сбоку тетрадь и ручку. Бегло прочитал один абзац, второй, делая пометки в тетради, перевернул очередную страницу - и вдруг вернулся назад.
Как же сразу не заметил?
Осторожно, боясь ошибиться, читал каждую строчку.
Сползающие на кончик носа очки... Жест безымянного пальца - наманикюренный ноготь похож на шелуху от семечек... Прямая челка и глаза, всегда смотрящие чуть в сторону, черные, без дна, почти не отражающие свет...
Студент еще несколько раз прочитал эту страницу.
Значит, получается, что у нее черные глаза... А может, и не черные... Ведь у него написано: поправляет очки безымянным пальцем, когда точно запомнилось - указательным...
Потом еще в нескольких местах отыскал знакомые детали.
Роман-то сделан крепко - передача настроения, оттенки в манере импрессионизма, хотя в каждой фразе энергичное начало и вялый, скомканный, обрубленный конец - оттого ли, что фраза чересчур длинна и автор путается в ней, или у его таланта короткое дыхание, и вместо нескольких простых, но сильных предложений он вымучивает недоношенного гиганта, оставаясь рабом своей манеры, ошибочно выбранной когда-то в начале пути...
Студент сдал книгу, вышел в коридор, прочитал зачем-то все заметки на стенде и, убедившись, что трезвость - норма жизни, спустился в раздевалку.
Это будет полезно для дипломной - сверить прототип с персонажем... Гляну украдкой - она и не заметит... Наверное, учится курсе на втором или третьем, а может, и на первом, если сразу не поступила... Ерунда, такие девочки поступают с первого захода... Андрюха узнает возгордится: все идет по его плану...
Выйдя из библиотеки, студент пешком потащился к старому зданию биофака. Остальные факультеты уже давно перебрались на ту сторону реки, и лишь для биофака никак не находилось места. На биофаке за все время учебы в университете он побывал лишь однажды. Там был какой-то всеобщий митинг, посвященный защите природы. Их группу пригнали туда в полном составе во главе со взволнованной Людочкой Бякиной - неизменным комсоргом - и она, замерев под огромной лосиной головой, - на эти обширные рога так и подмывало что-нибудь повесить - проверяла наличие и отсутствие, ставя жирные галочки в мятом листке... Из этого бурного события запомнился лишь полный зал - даже в дверях толпились - и высокие шкафы вдоль стен, с банками и цилиндрами, в которых заспиртованные кверху хвостами рыбы внимательно слушали ораторов. Над президиумом нависали пыльные мудрые пальмы, убегающие к потолку из крашеных широких кадок.
Студент вышел к биофаку со стороны набережной. Двухэтажное здание с облупленными до грязных кирпичей стенами торчало чуть позади высотной гостиницы. Между ними была лишь узкая дорога, закрытая с обеих сторон железными барьерами, да стеклянный павильон под единственным тополем. Раньше в павильоне каждое лето продавали эклеры, фруктовое мороженое и дорогие соки - то манго, то апельсиновый, то агава... Знакомое место... Когда шли оравой купаться, всегда заглядывали в сводчатые окна, за которыми, по самым верным слухам, дни и ночи без перерыва резали собак и кошек. Но встав на цыпочки, ободрав локти сухой акацией, видели только горшки с кактусами, аквариумы с позеленевшими стенками да мелькание белых, как в больнице, халатов...
Не доходя до закрытого деревянными щитами павильона, студент остановился возле телефонной будки. Отсюда хорошо просматривалось низкое каменное крыльцо с чугунной решеткой. Кое-где фрагменты черных узоров были выломаны, и в бреши пестрел снег, утоптанный и почти исчезающий у самых дверей.
Бледная тень гостиницы лежала на крыльце и на большей части фасада, и когда открывалась под козырьком дверь, в вестибюле биофака вспыхивали из-за голов входящих и выходящих лампы дневного света.
Студент зашел в телефонную будку, постоял, вышел.
От гостиницы важно отвалил новенький автобус "Интуриста".
Сколько раз, возвращаясь с реки, забредали в павильон. Собрав по карманам мелочь, пили горький мандариновый сок, пуская единственный стакан по кругу, делили пару рассыпающихся эклеров, а потом облизывали пальцы, измазанные липучим кремом...
В очередной раз открылась дверь биофака - отсвет бледно упал на снег, чуть задев чугун решетки. Студент отступил за угол павильона. Опять вереница роскошных пальто, соболиных и песцовых шапок, пухлых шуб, подпоясанных широкими ремнями, и, как назло, у каждой очки - опробуй разгляди, узнай ту, которую видел так недолго и почти успел забыть.
А вдруг она уже прошла мимо?..
Студент вышел из-за павильона, остановился возле ржавого барьера, повернулся к гостинице. Через служебные оцинкованные двери разгружали узкий рефрижератор. Мужики в синих халатах бросали на тележки мороженые бараньи туши.
Когда-то на этом месте была казарма с выбитыми окнами и фигурными водосточными трубами - в них всегда подмывало швырнуть обломком заплесневелого кирпича. Потом стены долго рушили щербатым стальным шаром. Издалека были слышны звуки тупых размашистых ударов, и рыжая пыль вздымалась разрывами из-за наспех сколоченного забора. Чуть позже вырыли глубокий котлован - там, в дальнем углу, белела куча речного песка, и в нее прыгала ребятня, взобравшись на штабель бетонных свай...
Тележку, загруженную фиолетовыми тушами, закатили в распахнутые двери, а к рефрижератору сейчас же подставили другую.
Женщина в телогрейке и с мохеровым шарфом на голове что-то писала в блокнот. Шофер курил, изредка заглядывая под машину. Когда двери для очередной заполненной тележки широко распахивались, из них выкатывались клубы пара - казалось, гостиница дышит всеми пластиковыми легкими - и на мгновение исчезали шофер, женщина с блокнотом и синие халаты.
