Но сон отступил, унося с собой остатки давно прошедшей ночи, тоску утрат и страха, обнажая зеленые стены лазарета и несчастного киберхирурга, дотягивающегося до него своими щупальцами и клешнями. Откуда-то ото лба растекалась волна покоя и умиротворения, но она была мелка и в ней можно было только слегка поплескаться, ощущая совсем близкое дно все того же отчаяния и безнадежности.
— Мне плохо, — сказал Атос в потолок. — Мне не хочется жить.
Наверное, в этом и была отгадка. Ему уже давно не хотелось жить. Стремиться сквозь лес к далеким Белым скалам — плохой стимул для жизни. Что толку в возвращении? Что нового оно даст ему? Но и лес каждый день, каждую минуту, каждую секунду методично выталкивал его из того растительного и неизменного мира, в который были погружены аборигены. Там не было даже великого природного цикла — от цветения до сна и умирания и обратно к вегетации. Там всегда все цвело. Резать скальпелем мертвяков? Бродить по болотам в поисках Города? Слушать сводки славных подруг? Обустроенная растительная жизнь. Стимул-реакция. Да, прогресс амазонок, жриц партеногенеза, не был его прогрессом. Но в жизни лесовиков вообще не было никакого прогресса. Ему действительно не было там места. Ему вообще нигде не было места.
Волна покоя схлынула, и стало легче.
— Вы что-нибудь хотите? — донесся голос с другого края света.
О, да! Он хотел миллион разных вещей, но это были настолько мелкие желания, что ради них не стоило открывать рот. Атос скосил глаза и посмотрел на врача. Какие они все здесь красивые, аккуратные. Чистенькие.
— Чистота, — повторил Атос.
— Что? — не понял врач. — Михаил Альбертович, повторите, пожалуйста.
Михаил Альбертович? Кто такой Михаил Альбертович?
Атос поднес к лицу правую руку и с отстраненным интересом принялся разглядывать свою ладонь. Потом нечто холодное коснулось предплечья, и наступила непроглядная тьма. Уже без сновидений.
Когда Атос снова уснул, зазвонил телефон.
— Как Сидоров? — спросил Мбога.
— Уснул.
— Он сможет в ближайшее время нам что-нибудь рассказать?
— Нет, вряд ли. Я боюсь, что его вообще нельзя оставлять здесь. Нужна срочная эвакуация на Землю или, в крайнем случае, на Алмазный пляж.
— Ты можешь сейчас подняться к нам? Твое присутствие около него обязательно?
— Хорошо, я сейчас приду.
Хосико укрыла Сидорова одеялом, настроила монитор на свой браслет и несколько секунд постояла над этим изможденным человеком. Они вовремя его спасли. Он умирал там, в лесу. Умирал медленно, но неотвратимо. Хоть и во второй раз, но смерть его бы нашла.
Мбога оглядел присутствующих и наконец сказал:
— Думаю, что слово необходимо представить Хосико-сан.
Возражать никто не стал, и Хосико разложила перед собой подготовленные бумаги.
— Итак, для протокола позвольте мне коротко изложить предысторию событий. В декабре прошлого года здесь, на Пандоре, погиб в авиакатастрофе биолог Валентин Каморный. Его тело было найдено, факт смерти установлен, и тело, в соответствии с обычной процедурой, отправлено на Землю, где он и был похоронен. Через несколько месяцев живой Каморный обращается в БВИ с жалобой на неточность, допущенную в его персональных данных, где он фигурирует как умерший. Таким образом, если отбросить все второстепенные детали, можно предположить, что произошел случай оживления. Теперь о гипотезах. Если не принимать во внимание божественное вмешательство и прочую мистику… Все на это согласны? — спросила Хосико.
Никто не возразил.
— Так вот, если не принимать подобную гипотезу и оставаться в рамках научных представлений, то основные предположения сводятся, во-первых, к испытанию на Валентине Каморном каких-то неизвестных препаратов, давших подобный эффект, и, во-вторых, заражение перед смертью неизвестным вирусом местного происхождения. Я имею в виду Пандору.
Леонид Андреевич поднял руку.
— Да, Леонид Андреевич? — кивнул председательствующий Комов.
— Нельзя исключать гипотезу, что Каморный был жив, и когда его доставили на Землю, земная медицина сделала чудо. Возможно, мы что-то не знаем об успехах медицинских наук? — закончил Горбовский.
— Я все знаю об успехах медицинских наук, — возразила Хосико. — И могу утверждать — при том состоянии, в котором на Землю было доставлено тело Валентина Каморного, ни о какой реанимации речи идти не могло. Вот снимки, сделанные здесь, на Пандоре во время исследования тела… — Хосико раздала фотографии.
Леонид Андреевич вернул снимки Хосико.
— Убедительно, — согласился он.
— Продолжаем? — спросил Комов.
— Наше расследование показало, что в биологических и медицинских экспериментах Каморный не участвовал, поэтому наиболее правдоподобной осталась теория заражения на Пандоре. Тесты указали на странные изменения в культуре “бактерии жизни”, привитой испытуемому. По сути дела, в результате, как мы тогда предположили, внешнего фактора произошла внезапная мутация штамма УНБЛАФ. Тогда же мы вышли с предложением о карантине на Пандоре и проведения тщательных полевых исследований. Вчера с Земли пришли окончательные расчеты, и теперь можно почти с уверенностью сказать, что причина феномена Каморного установлена.
Хосико оглядела сидящих, но комиссия отреагировала вяло. Странник, склонившись над листом бумаги, чертил странные фигурки. Мбога сосал свою пустую трубочку. Горбовский теребил край больничной пижамы, которую ему дала Фуками, сжалившись над мерзнущим в одной простыне звездолетчиком. Комов отудивлялся еще вчера, когда получил отчет. Даже Поль, от которого можно было ожидать нетерпеливых расспросов, промолчал, рассматривая собственные ногти. Краснота на его щеке не проходила. Хосико пожала плечами и продолжила:
— Причиной мутации УНБЛАФ оказалась немодифицированная “бактерия жизни”.
— Что значит немодифицированная? — спросил Странник.
— Когда разрабатывался композит Unified Bacterium of Life, были использованы генетические цепочки всех известных, на тот момент, конечно, “бактерий жизни”. Еще тогда была отмечена ее высокая изменчивость, и целью инженерии являлось подавление этого фактора при сохранении всех остальных свойств. Внедрение сыворотки УНБЛАФ, то есть культуры “бактерии жизни”, на несколько порядков увеличивает сопротивляемость организма всем известным инфекциям, вирусным, бактериальным и споровым, а также всем органическим ядам. Это и есть собственно биоблокада. Однако сыворотка не может бороться с собой, и поэтому на Пандоре сложилась уникальная ситуация, так как теоретически не была исключена возможность заражения штаммом “бактерии жизни”, не вошедшим в композит. Что и произошло.
