Сергей Подгорный - Взгляд с нехоженой тропы

Лицо Крохина было лицом человека, переживающего непрекращающуюся, напряженную внутреннюю борьбу. «Он ведь постоянно сознает, и наверняка лучше, чем кто-либо другой, — понял я, — какую опасность для человечества на нынешнем уровне развития земной цивилизации представляет то, что он неотступно, не считаясь ни с чем, ищет, но так же хорошо сознает и то, что будет искать вопреки любым доводам рассудка…»

И в первый раз, не отдавая еще себе отчета почему, я внезапно ощутил к Петру Ивановичу острую и безнадежную жалость…

Лишь два человека — я и его отец, деликатнейший и умнейший Иван Степанович, — знают, что удача, на которую рассчитывал Крохин, случилась.

В тот день, возвращаясь с работы (уже работал токарем на заводе «Фотоприбор» и заочно учился в МГУ на философском факультете), у входа в подъезд я буквально столкнулся с Иваном Степановичем. Он, всегда сдержанный, был неузнаваем: до потерянности взволнован, с порывистыми и суетливыми движениями. Едва взглянув на него, я почувствовал, как у меня оборвалось в груди.

— Что? Что случилось? — выдохнул я, схватив его за рукав пальто.

Он дернулся и несколько секунд меня не узнавал.

— А… Федя… — произнес наконец.

— Пойдемте, — подтолкнул я, — расскажете по дороге. Что произошло?

— Все последнее время я боялся за него, я чувствовал душой: это кончится страшно…

— Но что произошло, Иван Степанович?

— Петя в больнице, в «скорой помощи», мне только что сообщили из института…

Помню, что я лихорадочно метался, ловя такси, не помню, как мы ехали, на какой улице находилась «скорая помощь», куда доставили Петра Ивановича. Там его не оказалось: сделали уколы и отправили в психиатрическую клинику.

— Но что с ним? — наседали мы на молодого врача в «скорой».

— Может, и ничего серьезного, — успокаивал он, — просто припадок. Бывает и со здоровыми людьми…

Нам хотелось, чтобы было именно так, мы страстно на это надеялись, но у меня в глубине души под успокоительными надеждами уже тогда расползалось понимание, что я себя обманываю…

Теперь, по прошествии лет, я уже не сомневаюсь, что Крохин и сам предполагал… нет — был уверен в подобном исходе: он не мог не понимать, что информация инопланетян защищена от преждевременного посягательства совершенно надежно. Будь по-иному — и он бы все-таки нашел в себе силы прекратить начатое; его же собственная жизнь не представлялась ему для этого веским доводом.

Случай, о котором хочу рассказать, произошел неподалеку от побережья Африки, почти как раз между Дар-эс-Саламом и мысом Делгаду, на одном из маленьких островов, которых там многие сотни.

Большая часть этих островов не заселена людьми, и на них обитает масса птиц: чаек, цапель, буревестников, фламинго и т. д. Понятно, что эти острова не могли не интересовать орнитологов, входивших в экипаж нашего научно-исследовательского судна…

Как-то мы бросили якорь у маленького — не больше трех километров в длину — острова, покрытого в основном кустарником, но награжденного природой красивыми и обширными песчаными пляжами. Вместе с орнитологами, киносъемочной группой из трех человек и еще несколькими специалистами разрешено было высадиться и мне.

Судя по внешнему виду, остров был необитаем, но когда наш баркас подошел к берегу достаточно близко, мы увидели на песке одинокую цепочку человеческих следов.

Меня это немного огорчило: ведь кто — хоть однажды — не мечтал ступить на необитаемый остров в океане? Но уже через минуту я забыл про разочарование, снова захваченный полетом стаи фламинго, которую спугнуло приближение нашего баркаса. К этому зрелищу трудно привыкнуть: мгновение… еще мгновение — и в небе вдруг словно распускаются розовые сказочные цветы…

Почти у каждого из нас были свои собственные задачи, заблудиться на острове было невозможно, и я отправился в его глубь один.

С четверть часа мне пришлось идти, увязая по щиколотку в тонком горячем песке, прежде чем достиг ближайшего от места высадки кустарника. Над ним — в одиночку и группами — возвышались деревья в большинстве неизвестных мне как биологу и энтомологу пород. Я выбрал самую высокую из групп в качестве ориентира и, медленно, напряженно выискивая взглядом редкости из местного мира насекомых, побрел вперед.

Через некоторое время человеческие следы на пляже этого экзотического островка стали казаться мне уже не свидетельством его обитаемости, а просто его случайного посещения людьми — до того все вокруг выглядело диким и нетронутым, предоставленным самому себе.

К центру острова кустарник стал гуще, но не настолько, чтобы сквозь него приходилось продираться. По-настоящему интересное все еще не встречалось, время у меня было ограничено, поэтому я всматривался под ноги и в ветви ближайших кустов все напряженнее. Это и позволило незнакомцу возникнуть передо мной неожиданно, словно привидению.

Сначала я увидел только его худые рыжеволосые ноги в грубых сандалиях, потом — заношенные шорты, из правого кармана которых торчала рукоятка крупнокалиберного пистолета, замызганную, с темными кругами под мышками рубашку цвета хаки и — наконец — худое, как он сам, лицо: рыжую нечесаную бороду, под которой угадывался длинный подбородок и — глаза: пронзительно голубые, прищуренные от слепящего солнца.

Я смотрел на него, оцепенев от неожиданности, чувствуя, как по мокрой от горячего пота спине поднимается холодок.

Так продолжалось, наверно, с полминуты.

— Что вы делаете на моем острове? — вдруг резко спросил он, быстро хватаясь за рукоять пистолета.

— Я?.. На вашем острове?.. (Лишь позднее до меня дошло, что — к счастью — он задал этот вопрос на английском.)

— На моем острове, — глядя по-прежнему с острой ненавистью, раздельно повторил он. — Острове, который я купил за свои деньги и который принадлежит мне до последней песчинки.

— Видите ли… — сказал я, стараясь тщательнее подбирать слова. — Я не делаю ничего плохого, то есть ничего, что могло бы нанести вам ущерб. Я — энтомолог, то есть изучаю насекомых, — пояснил я, боясь, что он не поймет. — Я только изучаю насекомых — и все. Меня интересуют только насекомые, и я не знал, что этот остров — ваша собственность.

Напряженность его позы немного ослабла, рука соскользнула с рубчатой рукоятки и вытянулась вдоль бедра.

— Значит, вы — ученый? Энтомолог? — спросил он сразу более спокойным тоном и даже как будто с долей интереса.