Я счел излишним уточнять, что был знаком с этим благородным напитком исключительно по книге стихов "Рубай" Омара Хайяма.
- Меня предупреждали, что я должен опасаться тебя, - лениво, почти безразлично произнес Угэдэй. - Мне говорили, что ты могучий волшебник и к тому же еще и ассасин.
- Я всего лишь человек, мой повелитель. Посол из отдаленной страны. Не волшебник и не ассасин. Я не ношу оружия...
- Такому, как ты, оно и ни к чему, - прервал меня Угэдэй. - Ты убиваешь вооруженных воинов голыми руками и ловишь стрелы зубами. - Он неожиданно улыбнулся. - Во всяком случае, так мне рассказывали.
- Я защищаюсь, как умею, великий повелитель. Но поверь мне, если воин выпустит в меня стрелу, шансов остаться в живых у меня ничуть не больше, чем у любого другого человека.
- Мне говорили иное...
Я перевел дыхание, мысленно прикидывая, насколько мне можно доверять чувству юмора Угэдэя.
- Мой повелитель, - произнес я, тщательно взвешивая слова. - За свою жизнь вы наверняка слышали больше необычайных историй, чем все остальные, здесь присутствующие, вместе взятые. Кому, как не вам, знать, как мало остается от истины, когда она пересказывается много раз.
Я угадал. Он рассмеялся.
- Еще бы! Моя собственная доблесть в битвах растет день ото дня с тех пор, как я сижу на этом троне. Армии, которые я разбил, возрастают в численности столь же быстро, не говоря уже о врагах, которых якобы я поразил собственной рукой. Им уже вообще нет числа.
- Мой повелитель, - сказал один из монголов, сидевший через несколько человек от меня, - не следует полагаться лишь на слова чужеземца. Позволь нам испытать его.
У говорившего был недоверчивый взгляд, характерный для людей определенной профессии. Не знаю, существовала ли у Угэдэя собственная служба безопасности, но, если она существовала, этот человек вполне мог быть ее шефом.
- Что ты предлагаешь, Кассар? - лениво поинтересовался Угэдэй.
- Пусть чужеземец станет там, - монгол взмахом руки указал на открытое место посредине шатра, - а твои телохранители выпустят в него несколько стрел. Только тогда мы доподлинно узнаем, что к чему.
Прежде чем ответить, Угэдэй пару минут задумчиво изучал пальцы собственных рук.
- Но если все эти истории сплошной вздор, мы убьем посла, Кассар.
- Мертвый посол лучше, чем живой колдун, - проворчал монгол.
- Дадим ему саблю, и пусть он сразится с Чамукой, - предложил другой монгол. - Это будет и справедливо, и интересно.
- Пусть поборется с кем-нибудь, - подал голос третий придворный.
Угэдэй выслушал все три предложения, продолжая медленно прихлебывать вино.
Елю Чуцай, серьезный и безучастный ко всему, не сказал ни слова.
Я понимал, что, если будут выбраны первые два испытания, мне придется защищаться. Тогда монголы поймут, что в историях, ходивших обо мне, было не так уж много преувеличений. В этом отношении третье предложение представлялось мне более предпочтительным, хотя я узнал, что даже товарищеские поединки монголов нередко заканчивались смертью. Я заметил, что, поднеся кубок к губам, Угэдэй бросил на меня внимательный взгляд. Вероятно, тогда я впервые задумался над тем, что его показное пьянство являлось своеобразным приемом, которым он пользовался, чтобы оценить ситуацию и выиграть время для принятия правильного решения.
Опустив кубок на ковер, Угэдэй поднял правую руку. В шатре мгновенно наступила тишина.
- Ясса учит нас быть гостеприимными с чужестранцами, которые приходят к нам в лагерь, - произнес Угэдэй голосом, вдруг ставшим необыкновенно звучным и твердым. - Этот человек - посол из далекой страны. Он не может быть подвергнут испытанию, словно жеребенок-однолеток или только что выкованная сабля.
- Но Ариман предупреждал нас... - начал было Кассар, даже не пытаясь скрыть недовольство.
- Я сказал свое слово, - произнес Угэдэй голосом, не допускавшим возражений.
Его слова положили конец дискуссии. Великий хан откинулся на спинку трона. Он бросил взгляд на кубок, стоявший на ковре, но не прикоснулся к нему. Легким кивком головы указав в сторону женщин, сидевших слева от него, он снова обратился ко мне:
- Я слышал, с тобой живет женщина, лекарка. Доволен ли ты ею? Может быть, хочешь иметь другую? Достаточно ли у тебя слуг, чтобы удовлетворить твои нужды?
- Я вполне доволен своим положением, о мой великодушный повелитель, поспешно ответил я.
Он на секунду прикрыл глаза, словно волна боли внезапно прокатилась по его телу.
- Ты посол из западных земель, - продолжал он, вновь открывая глаза. В послании Субудая говорится, что ты многое знаешь о странах, лежащих позади черноземных равнин. Какова цель твоего прибытия ко мне?
Неплохой вопрос, особенно если знать, как на него ответить.
Я понимал, что с моей стороны было бы весьма неосторожно попытаться настроить Угэдэя против Аримана, не имея весомых доказательств своей правоты. Елю Чуцай не зря предупреждал меня, что в тех случаях, когда монголы не могли или не хотели докопаться до истины, они обычно выбирали простейший способ решения проблемы - казнили обоих спорщиков.
Пришла моя очередь изучать глаза Угэдэя. Я нашел в них боль, понимание и, наконец, то, что меньше всего ожидал увидеть, - доброжелательность. Этот человек без колебаний мог приказать сжечь города целой страны и поголовно вырезать их население, интуитивно или из чувства противоречия, не желая прислушиваться к мнению своих советников, решил, что я не представляю для него угрозы. Опять же, по той или иной причине, он доверял или, по крайней мере, хотел доверять мне. Но даже если я ошибался в своих оценках, он, во всяком случае, не был тем пьяным глупцом, каким обрисовал мне его Елю Чуцай.
- Мой повелитель, Великий хан, - произнес я, понижая голос. - Не могли бы мы поговорить так, чтобы другие нас не услышали? То, что я хочу вам сказать, не предназначено для посторонних ушей.
Несколько секунд он обдумывал мои слова, затем кивнул в знак согласия.
- Позднее. Я пошлю за тобой.
Затем, повысив голос, чтобы все присутствующие могли его слышать, он задал мне следующий вопрос:
- Как тебе удалось пересечь Тянь-Шань в этих сандалиях?
Этот вопрос вызвал новый взрыв веселья у монголов, за которым последовало еще несколько, по мере того как я в деталях описывал мои злоключения на пути от Персии до Каракорума. Наступила уже ночь, но они продолжали задавать мне вопросы о моей стране и о море, которое отделяло ее от Европы. Я описал им Атлантический океан как бурное, опасное для плавания море, бездну, непреодолимую для монгольской конницы, что, кстати, вполне соответствовало действительности.
- Тогда как ты сам пересек его? С помощью колдовства?
