— Хорошо, — сказал Шубин. — Мне очень грустно, что у вас такое несчастье…
— Дело не в моих несчастьях. Дело в будущих несчастьях! — закричал Борис, как учитель, отчаявшийся вдолбить тупым ученикам элементарную теорему.
— Что я могу сделать?
— То, о чем мы просили вас вчера. И вы должны это сделать ради памяти о Бруни, обо всех… Вы возьмете все документы — и все, что писал Бруни, копии наших писем, выкладки, прогнозы… и то, что написал я сегодня на рассвете. Я писал возле тела моей жены. Вы понимаете? И вы отдадите все прямо в ЦК, прямо Генсеку — как можно выше. Пускай это будет набат.
— Понимаю, — сказал Шубин, голова просто разламывалась от этого надрывного крика. Жутко неприятный этот Борис, физически неприятный. Но у него правда, если бывает много правд, то у него более важная правда.
— Возьмете?
— Возьму.
— Тогда вам нужно как можно скорее отсюда вырваться. Пока не оцепили город. А может быть, они его уже оцепили.
— Как выбраться?
— Я скажу.
— Почему не сейчас?
— Но мне нужно принять меры. У меня нет с собой писем. Не могу же я носить их с собой по городу, где меня каждая собака знает! Они за мной будут охотиться, если уже не охотятся. Они подозревают.
Шубин хотел сказать, что сейчас никому нет дела до Бориса, но понимал, что этим вызовет лишь очередную вспышку крика.
— И что вы предлагаете?
— Через сорок минут я снова буду здесь. В этом автобусе. Добро? А вы где-нибудь укройтесь. Не надо, чтобы вас видели. Где ваш чемодан?
— Сгорел.
— Ах да, конечно. Ну ничего, вы еще новый купите, в Швейцарии.
— И сдалась вам эта Швейцария!
— Ладно уж, мне ее не видеть как своих ушей. Я пошел. А вы не суйтесь.
— Не сидеть же мне здесь все время.
— Лучше сидеть.
— Я должен как можно больше собственными глазами. Нет ничего глупее, чем отсиживаться. Я могу там пригодиться.
— Вы? Им? — вставил Борис с сарказмом. — Чтобы вас прихлопнули?
Борис подошел к двери автобуса и с минуту оглядывался, как в детективном фильме, нет ли за ним слежки. И если бы кто-то посмотрел в ту сторону, наверное бы, уверился, что видит злоумышленника.
Шубин не стал ждать, пока Борис, пригибаясь изображая из себя злоумышленника, убежал с площади. Он спрыгнул из промерзлого автобуса на снег, и ему показалось, что снаружи чуть теплее, чем в машине. Он сунул руки в карманы аляски, надеясь отыскать там сигареты, но нащупал только банку с растворимым кофе. Чего же Эля не вынула, подумал он. Лучше бы вынула и положила сигареты.
Оттого, что сигарет не было, страшно хотелось курить. Шубин подошел к танку и только собрался постучать по броне, спросить, нет ли закурить у танкистов, как увидал табачный киоск. Киоск был открыт.
Шубин, ничуть не удивившись, пошел через площадь.
В киоске кто-то был.
Шубин спросил:
— Пачку сигарет не дадите?
После некоторой паузы изнутри послышался тонкий голос:
— А вам каких?
— «Прима» есть?
— Сейчас.
На полочку перед окошком легла черно-красная пачка. Ее держала тонкая детская рука.
Шубин сказал:
— Спасибо, — и положил рубль.
Рука сгребла рубль и исчезла.
— А спички есть? — спросил Шубин.
— Спичек нету.
Окошечко со стуком закрылось.
Шубин отошел на три шага, разломал пачку, вытащил сигарету.
Боковая дверь в киоск открылась, и оттуда высунулась голова мальчишки в вязанной шапочке. Мальчишка вытащил мешок, явно набитый пачками сигарет, и ловко закинул его за киоск, прочь с глаз. Увидев, что Шубин наблюдает за ним, он ничуть не испугался, а разжал кулак, в котором был коробок спичек, и кинул его Шубину. Тот успел подставить руку и схватить коробок.
Следом за мальчишкой из киоска выбралась девочка с таким же мешком. Оба спрятались за киоск.
Шубин пошел к вокзалу.
Солдат с автоматом, который стоял возле черных «Волг» и военных «газиков», число которых за время разговора с Борисом увеличилось, шагнул навстречу Шубину.
— Нельзя, — сказал он.
— Мне можно, — сказал Шубин. Он достал из кармана пиджака редакционное удостоверение. Солдат взял удостоверение, раскрыл, начал читать, шевеля губами. Потом посмотрел на Шубина, сравнивая его с фотографией, и Шубин понял, что сходства солдат отыскать не может. Он закрыл удостоверение и крикнул:
— Величкин! Товарищ старшина!
Старшина в теплой куртке, разрисованной камуфляжными узорами, подошел не спеша. Он был без автомата, но кобура повязана поверх куртки.
— Тебе же приказано — не пускать, — сказал он.
Солдат протянул старшине удостоверение Шубина, а сам посмотрел с тоской на дымящуюся сигарету. Шубин вытащил пачку, протянул солдату.
Тот взял сигарету, но закуривать не стал, он смотрел на старшину.
— И что вам там нужно? — спросил старшина.
— Мне надо пройти в штаб, — сказал Шубин. — Я журналист из Москвы, корреспондент. Я в командировке.
— В командировке? — спросил старшина, и взгляд его проехал по Шубину — от вязанной шапки, заросшего щетиной, порезанного лица до рваной аляски и замаранных брюк. — Что-то не похоже. Паспорт есть?
— Есть здесь кто-нибудь постарше чином? — спросил Шубин терпеливо, отдавая старшине паспорт.
Солдат держал сигарету так, будто готов был вернуть ее Шубину, как только того разоблачат.
— Приказано посторонних не пускать, — сказал старшина. — Авария.
— Послушай, старшина, — сказал Шубин. — Я всю ночь был на этой аварии, пока ты в казарме спал. И мне некогда было себя в порядок приводить. Я там был. — Шубин показал на гостиницу. солдат и старшина послушно посмотрели на гостиницу.
— Погодите, — сказал старшина и, взяв удостоверение, пошел к вокзалу.
— Самое время бюрократию разводить, — сказал Шубин и зажег спичку. Солдат закурил. Солдат был из Средней Азии, он был напуган, ему было холодно.
Низко над площадью прошел вертолет. Загромыхал за вокзалом состав.
— Как оттуда ушел? — спросил солдат, показывая на гостиницу.
— По пожарной лестнице, с крыши, — сказал Шубин.
— Понимаю, — сказал солдат. — И вещи сгорели?
— Вещи сгорели.
Подъехал «рафик». Из него вылезали люди, некоторые сонные, одетые кое-как, напуганные. Из вокзала выбежал шестерка Плотников, издали замахал рукой и крикнул людям, что стояли у «рафика».
— Сюда, товарищи, в зал ожидания, там вас ждут. Пропустите их!
Он убежал так быстро, что Шубин не успел его окликнуть. Но среди стоявших у «рафика» Шубин увидел Николайчика. Тот плелся за остальными к вокзалу.
— Федор Семенович! — крикнул Шубин. — Федор Семенович!
