— Ой, я такая дурочка, — рассмеялась Маргарита. — Ну ничегошеньки не понимаю.
— И слава богу, — сказал Профессор, потихоньку остывая. — Наверное, кто понял, что произошло и происходит, с ума посходили.
— Ну что, слышали? — из пролома вынырнул Юнец, торжествующе осмотрел всех троих.
— Вы… Вы уже вернулись? — Профессор от неожиданности присел. — А война как?
— Ага, вернулся. Гранат-то было всего две. Если бы было больше, пришлось бы возиться.
— Позавтракаете с нами? — Маргарита сняла с огня котел.
— Конечно, — Юнец важно кивнул. — Трудная вещь, скажу я вам — война. После нее аппетит — зверский. Но как бабахнуло? А?! Я и сам не ждал. Представьте: колючая проволока, башня, пулеметы — тра-та-та-та-та! — а я — раз! — вж-ж-бац! И еще раз — вж-ж-бац! И — победа!
Профессор сидел, повесив голову перебирая пальцами камушки. Фауст во все глаза смотрел на Юнца, пытаясь представить себя на его месте. Что-то не складывалось у него, Маргарита тоже прятала глаза. Появилась Соседка, молча прошла, села. С ней произошла разительная перемена, и тут же внимание всех сфокусировалось на ней. Пахло от нее чем-то сладким и тревожным. Что-то такое сделала она со своим лицом, точно стерла с него годы и неудачи. Волосы ее были уложены в прическу. Платье на ней было почти новое, красное-красное, по-видимому, долго сберегаемое к такому случаю. Фауст смотрел на нее и удивлялся, впервые понимая, что красота может быть и такой вот, неприметной, непритязательной…
— Соседка, ты — красавица! — выдохнул Фауст. — Что ж ты не бежишь, не торопишься в бюро труда? Когда этот лысый заведующий тебя увидит, он умрет от зависти к самому себе!
Она повернула к нему лицо, и он увидел пустые глаза.
— Нет ни бюро, ни заведующего. Опоздала я, вчера надо было поспешать к нему. А сегодня пришла, — там две вот такие дыры в стенах, — она обвела руками вокруг. — Башня сорвана. Горело.
— Пойду я, — поднялся Юнец, — расскажу своим о победе… Вж-ж-бац!
— Я вовнутрь забралась, думаю, может живой да раненый. Голову его нашла. Большая, верно. И лысая, как ты и рассказывал. — Соседка замолчала, потом продолжала. — Да, пролетарии приходили, говорили, кто-то ночью из гранатомета бил. Диверсанты, наверно. Лучше бы я туда вчера пошла… А студень ты напрасно не взял.
Она встала, поклонилась всем. Уходила медленно, точно пытаясь вспомнить нечто жизненно важное. В одном месте зацепилась полой, но не остановилась, не обернулась. Вырванный клок платья потащился за ней, затирая следы голых ступней по пыли.
— Война, — неуверенно хриплым голосом произнес Фауст, не понимая впрочем, пытается ли он этим словом оправдать Юнца, или развеять мысли о Соседке, или что-то еще…
— М-м-м, — Профессор стискивал ладонями виски.
— Схожу, пожалуй, к ней, — Маргарита достала из тайника остатки вчерашней колбасы, отрезала половину. — Угощу. Ей поговорить надо…
Через несколько минут она вернулась. С колбасой, которую положила на место.
— Не взяла, что ли? — спросил Фауст.
— Она там висит на проводе. Такая красивая и такая страшная. Язык вывалился — черный-черный.
— Ну почему?.. Почему именно вчера он надумал воевать? — выкрикнул Профессор. — Абсурд какой… Господи, дай нам силы не возыметь надежды!.. Ты хоть сняла ее?
— Зачем? Дождь пойдет и смоет.
Пришла Гермина. Склонилась над огнем. Поворошила угли.
— Герм говорит, — начала она, — ночью все крысы ушли на ют, к реке. Он тоже ощущал тревогу и после слышал гул. Утром он ходил туда: Западного квартала больше нет. Мы вместе потом туда ходили: большая-большая дырка в земле, а домов нет. Герм считает, там когда-то добывали руду или что-то, а земля не выдержала и провалилась. А мне кажется, это наказание жителям квартала. Они все сейчас в аду.
Профессор, до того сидевший безучастно, при последних словах Гермины вскинулся.
— В аду? Откуда ты знаешь про ад?
— Приходил тут один, называл себя по-чудному. Рассказывал о боге едином, утверждал, что скоро наступит тысячелетнее царство господне и кончится хаос. Правительство ругает на все корки, клянет войну и всех подряд обвиняет в потере человеческого облика. Как же он называет себя?..
— Сыном бога?
— Нет…
— Мессией… Христом… Словом…
— Н-нет…
— Ну как тогда?
— Не помню. Он такой большой, на голову выше вот его, — Гермина кивнула на Фауста, — голос у него — внутри все в комок сжимается, вовсе и не бывает таких голосов. А слова из него текут-текут, свиваются, и не вырваться. Только не все понятно. Рассказывал, будто тридцать лет провел в пустыне, только ему многие не верят. Откуда узнал, что тридцать, если зиму от лета не отличить и новый год объявлять некому? Да и где пустыню нашел, когда вся Земля давным-давно стала одним городом? Или была такой сначала? Это всем известно, да он говорит еще, скоро придет сын человечий и укажет всем дорогу на небо. Странный он, огромный, как бы даже и не человек.
Профессор смотрел на Гермину во все глаза. Он был взволнован и дышал тяжело.
— Где он живет? Где он? Куда пошел?
— Хм-м, — Гермина пожала плечами. — Болтали, будто он явился из Западного квартала. Он ушел оттуда и квартал провалился сквозь землю. Да он сегодня будет проповедовать, да — про-по-ве-до-вать, — девушка с гордостью осмотрела собравшихся: вот какое слово, — в пять часов. Я и заскочила узнать, сколько сейчас. Герм тоже хочет послушать и посмотреть, охоты не будет, раз крысы ушли. Вспомнила, как его зовут — Ивонна!
Они опоздали. На набережной уже толпился народ — много больше того, что ожидал увидеть Фауст, — часть зевак расположилась на каменных и бетонных плитах, точно в цирке. Проповедник, стоя на небольшом обломке парапета, по пояс возвышался над остальными. Стискивая в левой руке посох, он яростно жестикулировал правой, низвергая на слушателей поток гневных слов, обличений, обвинений. Голос его легко покрывал робкий шепот толпы и плеск воды в обрушенных взрывом фермах моста. Лицо проповедника было страшно и красиво, и Фауст сделал для себя еще одно крохотное открытие: красота может быть разрушительной, а внушающее страх — красивым.
— И примите страдание и очиститесь чрез него, как Иов, о ком рассказывал я вам вчера. Ибо послано сие свыше, испытать вашу веру и неверие, — гремел голос. — Но близок уже день, на коем отделяет семена от плевел, праведников от грешников, и воздастся каждому по делам его. Верьте и ждите. Скоро придет к вам сын человечий, сын господа Бога моего. И принесет миру Свет. И укажет дорогу из этой юдоли слез и смерти.
Проповедник вдруг замолчал, легко спрыгнул с импровизированной трибуны, двинулся вперед. Подойдя к Фаусту, положил ему руку на плечо, заглянул пытливо в его глаза.
