А какой здесь стоял крик! У многих лавочек имелись самые натуральные зазывалы, и, отрабатывая хозяйскую копейку, они старались изо всех сил, не щадя ни своих голосовых связок, ни ушей публики:
– Шелк, атлас, канифас, весь девичий припас!
– Для мадамочки-супруги – ломовые подпруги на шелковой подкладке, на шерстяной байке!
– Пальтецо не угодно ли, на меху гагачьем, с шелухой рачьей?
Услышав эту кричалку, Ваня невольно рассмеялся – нет, определенно некоторые вещи за сто с лишним лет ни чуточки не изменились! Разумеется, Москва четырнадцатого года разительно отличалась от столицы времен девяностых, но криво сшитые китайские пуховики навсегда останутся в памяти москвичей символом дешевых азиатских шмоток.
А рядом надрывал глотку другой детина; товар был тут же – на мостовой, возле лавки стояла деревянная кровать с горой подушек и перин:
– У нас без обману, материал без изъяну, имеем подушки пуховые, кровати деревянные, ольховые!
Ваня покосился на массивное «ложе». Приходилось признать: прошедшие сто тридцать лет явно не пошли на пользу мебельному производству; продукцией старых московских мебельщиков можно было вышибать ворота, а уж как элемент баррикады кровать и вовсе была бы незаменима – сплошной массив дерева не всякая пуля прошибет.
Здешние «рекламщики» не ограничивались повторением разухабистых слоганов – на глазах мальчиков один из них пригляделся к дурно одетому господину (судя по плохонькой шинели, чиновнику невысокого классного чина) – и, встав у него за спиной, заорал:
– Стул казенный, штаны свои, штрипки дареные!
Публика зашлась хохотом, а несчастный штафирка вздрогнул, затравленно огляделся и ретировался из опасного места.
Впрочем, ребятам было не до того, чтобы глазеть на причуды этой самой грандиозной из московских толкучек, наоборот, они старались поскорее миновать это скопище народа, прилавков, амбарчиков и бродячих собак.
– Вот видишь, а ты не хотел идти к лейтенанту! – на ходу упрекал товарища Николка. – Ничего он и не заподозрил, и вообще – очень интересный господин. Вон книг у него сколько, и шпаги на стенах какие, старинные!
– Да, интересный, кто бы спорил, – хмуро соглашался Ваня, озираясь на совершенно хитровского типа, пристроившегося в нише стены. Сам тип не обращал на мальчиков внимания; выставив ногу в драном лапте и потряхивая перед собой плошкой с парой медяков, он заунывно тянул что-то жалостливое. – Он не просто интересный… скорее, интересующийся. Я случайно увидел в зеркале, как он нам вслед смотрел, – думал, что мы не видим; оч-чень заинтересованный был взгляд. А ведь что ему два гимназиста? Подумаешь, было бы на кого смотреть…
– Зато какой альбом ты у него выменял! – не уступал Николка.
– Это точно. – И Ваня, в который уже раз, достал из сумки полученный от лейтенанта альбом. На выцветшей матерчатой обложке было оттиснуто золотыми некогда буквами: «Картинки вступления Русского Императорского Воинства в Париж в марте 1814 года от Рождества Христова».
Ваня раскрыл свое приобретение. На первом же листе хитрой славянской вязью, в окружении многочисленных виньеток, пушек, знамен и античных воинственных богов, красовались слова из манифеста Александра Первого:
«Победоносное воинство наше, которого храбрость и прежде, даже и в самые отдаленнейшие времена, всему свету была известна… ныне новыми подвигами своими не токмо Отечество свое, но и всю Европу спасло и удивило».
Далее следовали изящные миниатюры – виды города Парижа со вступающими в него колоннами александровских гренадер; русские офицеры на бульварах; казаки, купающие коней в Сене, полуголые, усатые, они весело улыбались выглядывающим из-за угла миловидным испуганным француженкам…
Ваня вздохнул и закрыл альбом:
– Пожалуй, оставлю-ка я его себе. Где еще такую красоту сыщешь? Раритет, что ни говори. А вообще-то у нас тут куда ни плюнь – одни раритеты… – И мальчик вновь озабоченно почесал переносицу.
– Да что тебе опять не так? – не выдержал Николка. – И альбом получили, и карточки твои поменяли! Мало того – лейтенант сверх альбома денег предложил. Сколько там, семнадцать рублей? Сумма-то немаленькая!
– Шестнадцать с полтиной. – И Ваня похлопал себя по карману тужурки. Там весело звякнула горсть монет, полученная от щедрого лейтенанта. – Еще бы он не предложил – где бы он еще такие открытки взял? Я, к твоему сведению, всю ночь по сетке лазил, картинки искал. Потом еще полдня верстал. А бумаги для фотопечати сколько извел – жуть! Это, по-твоему, ничего не стоит?
Тут Ваня несколько покривил душой. Он и правда долго искал в Сети картинки с подходящими сюжетами, пока не набрел на ресурс, заваленный скриншотами из старых американских фильмов. Отряды «федеральной кавалерии» на галопе, окруженный индейцами караван, фургоны, сдвинутые в круг, поселенцы в стетсоновских шляпах и с винчестерами… короче – все атрибуты вестерна.
На этом поиски и окончились. Ваня до трех утра качал с найденного сайта все картинки подряд, а потом долго вставлял изображения в старомодные рамки и прилаживал оборотные стороны с открыток девятнадцатого века. В итоге мальчики принесли Никонову сотни полторы «открыток» невероятно высокого, по местным меркам, качества.
Помня о том, что лейтенант говорил о своем увлечении военно-морской тематикой, Ваня хотел хотя бы часть открыток выдержать в этом стиле. Но не полотна Айвазовского и голландских мастеров – этих здесь и без того имелось в избытке. Иван надергал десятка два кадров с броненосцами времен войны Севера и Юга, а также сюжеты, посвященные бою перуанского монитора «Гуаскар» с британскими «Шахом» и «Аметистом»[81]. А напоследок – добавил полтора десятка скриншотов из японского фильма про войну то ли с Китаем, то ли с Кореей. Их Ваня отыскал на форуме любителей японского кино – судя по комментариям, война эта состоялась то ли в тысяча восемьсот семидесятом, то ли в семьдесят седьмом году. Особенно привлекла Ваню надпись иероглифами по нижнему обрезу скриншота – фильм был с субтитрами.
Но, увидев открытки, слепленные на основе этих кадров, лейтенант буквально переменился в лице. Сначала он всмотрелся в открытку; на лице моряка появилось легкое недоумение, а потом… он словно бы отшатнулся от карточки. Ваня запомнил острый и совсем не дружелюбный взгляд, который бросил на него Никонов. Длилось это всего мгновение, после чего моряк справился с собой и вернулся к обычному иронично-добродушному тону. Ваня гадал: что же вызвало у сдержанного вроде бы офицера столь резкую реакцию?
А Николка пока наслаждался жизнью. Майский день был великолепен, все планы выполнены, причем в полном объеме; воробьи весело скакали по мостовой, мимо тарахтели по брусчатке пролетки, а на углу бульвара маячила бочка с ледяным квасом – чего еще желать от жизни? Мальчик и подпрыгивал на ходу, вспоминая о визите к Никонову и пытаясь приободрить своего некстати захандрившего товарища.
