— Ассалому-алейкум, таксыр! Куда едем?
— В штаб, — буркнул офицер, забираясь в фаэтон, но когда проезжали мимо шапкинского питейного заведения, раздумал, ткнул Джуму в спину лещом. — Останови, малайка. Подождешь меня тут.
— Хоп, таксыр.
Ждать пришлось долго. Наконец офицер вышел из кабака без фуражки, в распахнутом мундире и, пошатываясь, побрел мимо.
— Таксыр! — взмолился Джума. Офицер окинул его взглядом мутных глаз, не узнавая. Рыгнул.
— Чего тебе, киргизское мурло?
— Дальше чатай едем?
— Куда дальше?
— Куда надо.
— Некуда мне ехать. Приехал. — Офицер покачнулся, мотнул головой. Предложил неожиданно: — Хочешь, озолочу?
«Шайтан их разберет, этих русских, — с тревогой подумал Джума, — то за медяк удушить готовы, то — „озолочу“. А вдруг и правда расщедрится? С пьяными — чего не бывает?».
Решил испытать судьбу.
— Хочу!
Офицер выгреб из кармана пригоршню монет, кивнул фаэтонщику:
— Держи.
Предвкушая удачу, Джума подал сложенные в лодочку ладони. Офицер коротко размахнулся и ударил его в лицо. Брызнула кровь из разбитого носа, покатился по земле малахай.
— Еще? — злорадно ухмыльнулся офицер. Джума молча подобрал малахай и, не оглядываясь, побрел к фаэтону.
— Стыдно, ваше благородие! — прозвучал за спиной чей-то возмущенный голос. — За что человека обидели?
— «Человека!» — заржал офицер. — Нашел человека! Иди похристосуйся!
Зажимая ладонью кровоточащий нос, Джума подошел к фаэтону и стал отвязывать поводья.
— Постой, малый!
Фаэтонщик оглянулся. Доставая на ходу платок из кармана просторной куртки, к нему шел русский парень лет двадцати-двадцати пяти. «Тронет, головой ударю! — с решимостью отчаянья подумал Джума. — Будь что будет!» — Он снял малахай и набычился, глядя на приближающегося налитыми кровью глазами. Тот понял его состояние, улыбнулся обезоруживающе:
— Не бойся.
Голос звучал виновато и ласково. Джума почувствовал, что вот-вот заплачет, хлюпнул носом и взобрался в фаэтон.
— Постой, куда же ты? — окликнул его русский, но Джума упрямо мотнул головой и хлестнул лошадь вожжами. Та, всхрапнув, присела на круп, рванула с места размашистой рысью.
— Лови-держи-догоняй! — от души веселился офицер. — Ату его! Ату-ту!
На окраине Ново-Ургенча Джума остановил лошадь возле неширокого канала Киргиз-яб, привязал поводья к стволу старой корявой яблони и огляделся. Неподалеку за решетчатой оградой белело высокое здание под зеленой железной крышей. На воротах поблескивала черная с золотом прямоугольная доска. За воротами радужно переливался цветник с фонтаном посредине. Вокруг кудрявились молоденькие фруктовые деревья.
Фонтан был в диковинку, но Джуме было не до него. Убедившись, что вокруг никого нет, он снял запачканную кровью рубаху, сполоснул ее в канале, повесил сушиться на сук яблони и вошел в воду. Вода была теплая, коричневая от ила, но, окунувшись несколько раз, фаэтонщик почувствовал себя бодрее. Выжал в кустах портки, натянул на влажное тело и завязал ишкыр.[22]
«Хоть бы пару ездоков аллах послал, — подумал он, выбираясь из зарослей. — Вернусь ни с чем, Жаббарбий шкуру спустит». Жаббарбий был владельцем фаэтонхоны. Джума представил себе его разъяренную рожу и невольно прибавил шагу. Почти бегом выскочил из кустов и замер, ошеломленный: возле фаэтона стояла пэри.
Она ничуть не была похожа на пэри из сказок, которые он знал с детства. И все-таки это была пэри, потому что только пэри могла стоять так у всех на виду без паранджи, только у пэри могли быть такие прекрасные золотые волосы, такое ослепительно красивое белоснежное лицо, такие огромные, синие, как небо, глаза. На пэри было воздушное розовое платье, красные туфельки на высоких каблуках. Пэри держала в руке розовый зонтик. Пэри улыбалась.
Джума оробело попятился и вдруг почувствовал жгучий стыд за то, что стоит перед ней без рубахи, в мокрых, облепивших ноги штанах.
— Подойди сюда, — позвала пэри, и голос ее зазвенел, как серебряный колокольчик. Джума напрягся всем телом, не смея шевельнуться. Пэри говорила по-узбекски, как-то чудно выговаривая слова.
— Иди-иди, — пэри поманила его рукой. — Не надо бояться.
«Золотое колечко у пэри во рту,
Завладей им, — и станет рабою твоей»,
— вспомнил Джума слова из песни, которую, отчаянно гнусавя, пел на базаре слепой нищий сказитель. Легко сказать, завладей! Подойти и то боязно. Мулла говорил, — пэри молодых йигитов заманивают, а потом в животных превращают. Джума решился и, зажмурив глаза, шагнул вперед. Ощупью отыскал рубаху, стал торопливо натягивать. Рядом зазвенели, засмеялись колокольчики.
— Ну успокойся, успокойся. Рубашку задом наперед надел, бедняга.
На фаэтонщика пахнуло чем-то сладким, дурманящим. «Вот и началось», — подумал он, чувствуя, как кружится голова и ноги словно врастают в землю. Страха не было, только покорность и повиновение. Джума открыл глаза и, отвернувшись, переодел рубаху.
— Отвези меня в город, — сказала пэри.
Фаэтонщик кивнул, так же не глядя.
— Да посмотри ты на меня наконец, — пэри засмеялась. — Ты всегда такой робкий?
Джума пересилил себя и поднял голову. Глаза у пэри были удивительные: от их влекущей голубой бездонности мешались мысли и сердце подскакивало к самому горлу.
— Где же ты так расшибся, мальчик?
Джума продолжал молча смотреть на пэри, не в силах отвести глаз.
— Подожди меня здесь, я сейчас вернусь.
Он завороженно смотрел, как она легко и стремительно идет мимо цветника к дому, как развевается тдол ее легкого розового платья, как кружатся над кирпичной дорожкой вспугнутые ею бабочки. Бесшумно отворилась и захлопнулась высокая входная дверь за белоснежными колоннами.
Джума вздохнул, достал из фаэтона облезлый малахай, нахлобучил на голову. «Вот и все, — тупо подумал он. — Кончился сон. Надо ехать». Отвязал поводья, взобрался в фаэтон.
— Я же сказала, подожди!
Оказывается, колокольчики могут звенеть и сердито. Джума оглянулся: она уже выходила из ворот и в руках у нее поблескивала небольшая металлическая шкачулка.
— Нагнись.
Он послушно наклонился к ней и опять зажмурид глава. Что-то холодное коснулось его носа, резкий освежающий запах защекотал ноздри, потом кольнуло в щеку. Джума вздрогнул и открыл глаза.
— Вот и все. — Пэри провела по его лицу комочком смоченной чем-то ваты и закрыла шкатулку. Джума осторожно втянул носом воздух: дышалось легко и свободно. Тронул пальцами, нос не болел.
