Так бы и осела на землю – но воздушные шары тянули вверх, медведь позади уперся ногами.
– Не переживайте, Надя, – он долдонил свое. – Вы будете говорить со своей мамой. Она хочет поговорить с вами. Заверяю, с ней все нормально. Я передаю телефон.
– Надя! – донесся из дальней дали родной любимый встревоженный мамин голос. – Ты цела? невредима? все живы? дача сгорела?
…….
Что она должна сказать?
Надя оглядела странное действо, центром которого оказалась. Все как-то пообвыклись с происходящим, в кажущейся суматохе просматривалась некая самоорганизованность. Ребята, милиционеры, просто любопытные, интернациональные рабочие… по крайней мере, никто не остался в одиночестве, все были сплавлены, объединены. Разве что хоровод не водили, положив сплетенные руки на плечи друг другу. Она взяла в другую руку веревочки с двумя трепещущими любящими сердцами… мамы и папы… Подсадила на плечи повыше плюшевого медведя
догорает мама
[Серый человек]
Ну, допустим, – сказал начальник, выслушав то, что зачитал подчиненный. – Но что это говорит о нашем объекте? Ничего. Люди собрались, скинулись, кто сколько может, покупают книги, какие хотят. Пусть даже уничтожают, это их личное дело.
– Но здесь есть одно замечание Феликса Альбертовича, директора. Вот здесь… это место… и если граждане поймут… в общем… Он говорит, что при определенных условиях они готовы перейти к более радикальным действиям. «Ведь надлежит взять подобие с ветхозаветного прообраза… (говорит директор)… надлежит взять подобие с ветхозаветного прообраза… когда народ Божий, возвратившийся из вавилонского пленения, приступил к восстановлению разрушенных стен Иерусалима. Тогда, по слову Писания: «строившие стену… одною рукою производили работу, а другою держали копьё. Каждый из строивших препоясан был мечом по чреслам своим, и так они строили». Кстати, добавляет директор, они собираются обратиться за
консультацией по этому вопросу
к специалисту
вы понимаете, в чем здесь подтекст?
– Честно говоря, не совсем, – пожал плечами начальник. – Возможно, к специалисту, толкующему Священное Писание?
– Нет! Здесь есть его слова: «к отцу одной нашей ученицы». А кто «отец одной нашей ученицы» и тем более «специалист по радикальным действиям»? Ведь это же тот, кто интересует нас, объект, за которым мы ведем наблюдение! Разве это не его разработка – снайперский самокорректирующийся прицел на жидких кристаллах с лазерным наведением?
– М-да… – лицо начальника выражало крайнюю степень задумчивости. – Что-то я припоминаю. Ведь он назвал его, этот прицел, «Незримый меч». Так, кажется?
– Вот именно! «Каждый из строивших препоясан был МЕЧОМ по чреслам своим…»
И не просто догорает… Ведь это те страшилища с чердака. Ворочаются, обугливаются и съеживаются. Последние всплески закрутились в смерч, разметались рыжими космами, затрясли взлохмаченной бородой. Вспыхнул ослепляющий взор, от дыма защипало в носу. Они устроили пожар! Пусть их пепел развеет ветер, раскатают и вдавят в грязь колеса машин. Рабочие из Молдавии, Белоруссии, Украины, Таджикистана и Казахстана – растащат на подошвах ботинок вместе со слякотным снегом.
Ее мама почувствовала это… Ей передались Надины токи. Вот пробегают и гаснут блуждающие огни, пляшущие письмена.
Это она все устроила!
Была в самом центре, среди всех. И преобразилась. И присела, и подпрыгнула, и свела и развела руки, и ударила себя по бедрам. Дикие песни моего народа! Так-так-так, внимание! – громко хлопнула в ладоши. Зазвучали шаманские бубны, послышалось горловое пение, вступили барабаны – стук сердец, страстные вздохи, колеблющие вечер стоны. Трещотки, колокольчики, флейты.
Все превратились в единое существо. Взмахнула рукой – поднялась и опала волна… кивнула головой – узор тут же сменился… Повела, завьюжила, втянула в хоровод. Не спряталась, не убежала, не застыла в ступоре у стенки, как перед расстрелом. В завихряющиеся потоки к ним влились, присоединились, тихо скользнули девушки из сада в голубых бальных платьях – стало тесно. Движения размешивали терпкий настой запахов, восклицаний, быстрых взглядов, откинутых челок со лба. Накатили грозовые тучи, просквозил плазменный кий. Обрушилось сонмище голенастых кузнечиков… Все вращались, раскинув руки часовыми стрелками; волосы насыщались блеском, черные извивающиеся пряди, как тысяча тропинок – вели в заколдованный лес. Вознеслось ритуальное песнопение с зашифрованным тайным значением.
Только ей известен его смысл.
[Химу]
И порешат девчушки извести его. Для этого развести огонь побольше, вскипятить чугун, подтащить каменного мальчика и, когда котел раскалится, опрокинуть ему на голову. А там бежать со всех ног, авось спасутся! Так и сделали. Огонь полыхает, чугунок кипит, они вынесли его, посадили рядом. «Что это вы делаете, милые сестрицы?» – забеспокоился; видит, дело неладно. «Мы еду для тебя варим. Скоро будет готово», – ответили. А тут как раз и подошло… Изловчившись, опрокинули на него чугунок, насадили на башку – бросились наутек! Тогда он заорал страшным голосом. Невыносимая боль ослепила его, чугунный раскаленный обруч сдавил виски. С такой силой он мотал головой… что где-то пробил брешь в реальном мире и так, с ужасающим воплем, с померкнувшим светом в глазах, прорвался сюда.
Эта боль прогрызла висок, проточила в мозгу сквозные дыры. Воющий гул сверлил темя, и наступал предел, пульсирующая красная мгла перед тем, как в голове все взорвется, перемешается с осколками льда, звездами, искрами… кусками, кажется, разлетающегося черепа! Химу бежал, падал, полз вверх по ледниковому языку, распластавшемуся меж скальных останцев, похожих на черные драконьи зубы. Волочил за собой ставший бесполезным карабин. Белизна сверкающего снега становилась невыносимой по контрасту с густой тенью железной птицы… тень накрыла его! Зависла с воем и грохотом, расплевывая нити ядовитой слюны. Все вокруг защелкало, затренькало, засвистало
да это русские соловьи
нет, откуда им взяться? Это падают на него вертолеты. В высоко выводимых руладах хотел распознать (это надо успеть обязательно), в чем разница трелей? Вот и почин, и клыканье, и пленьканье. А вот и лешева дудка … э, как выводит! Пошел кукушкин перелет. Звучит водопойная россыпь. И пульсирующая красная мгла… А ведь он знает, да! Об этом ему рассказал один человек, сторож в бывшем санатории, разоренном войной. Химу в нем отлеживался, залечивал раненое колено. Сторож, знаток соловьиного пения, научил любить искусство маленьких певцов. Серых. Незаметных. Свинцовых…
