Поручив командование операцией такому мутанту, брат Иммо мог быть уверен: в решительный момент брат Одилий не станет колебаться.
Именно так и случилось. Выждав время, пока луна опуститься за край леса, брат Одилий поднял с земли малую веточку и тихонечко бросил в Тэклу. Она пошевелилась на дереве, свесила вниз голову. Брат Одилий показал ей пальцем на ворота латифундии: пора.
Тэкла молча взлетела над кронами деревьев. Медленно поплыла она по воздуху над открытой полосой. Сулла на воротах – это был Секст – наконец очнулся от скучной дремы и заметил ее. Однако прежде чем он успел схватиться за оружие, девушка сбросила с головы капюшон. Секст увидел красивое лицо, почти растворенное в темноте, круглые глаза, странную улыбку. Больше он ничего увидеть не успел: арбалетная стрела выросла у него в горле. Клон медленно развел в стороны руки, растопырил пальцы, а потом повалился набок, как деревянная игрушка. Тэкла взлетела повыше.
Мутанты выбежали из леса и стремительно проскакали по открытой полосе. Плащи вздувались у них на спинах, сапоги бесцеремонно растоптали разрыхленную почву – в этом Тэкле увиделась зловещая неотвратимость. Один за другим они вбегали в ворота и скрывались в первом дворе латифундии.
Оказавшись за стеной, брат Одилий вывернул свой темный плащ подкладкой наружу и стал серым. Он пробежал первый двор, оставив своих соратников таиться по углам, и вдруг полы его одежды отяжелели, как будто в них сцепились мыши или иные некрупные грызуны. Боясь причинить им вред, брат Одилий тотчас остановился и присел на корточки. Он увидел маленьких человечков с одинаковыми личиками. Они тихонько чирикали и показывали ручками направление. Увлекаемый ими, брат Одилий приблизился к двери, скрытой в стене, и человечки без труда отворили ее. Один за другим боевики проникали во внутренние помещения латифундии. Там они разделились, и каждому досталось по крайней мере по одному человечку в провожатые.
За клепсидру до рассвета латифундия оказалась захвачена. Суллы обнаруживали это один за другим за мгновение до смерти.
Крошки-клоны обладали той же температурой тела, что и большие Суллы. Более того, почти у всех структура ДНК совпадала с матрицей основных клонов. Поэтому большинство малюток-слуг могли открывать любые двери. Они и прежде пользовались этим умением – правда, по большей части ради того, чтобы таскать сладкое.
Луций Сулла умер прямо в лаборатории; Тит, Постумий, Квинт – в своих постелях; Марк – в постели Аппия, а Спурий – в постели Сервилия. Авл, Септимий и Децим погибли за пиршественным столом; эти последние были молодыми клонами и среди них плелся собственный маленький заговор. Они вели тайные разработки по созданию женской особи Корнелия Суллы. Сейчас как раз обсуждалась «Корнелия-6»; предыдущие пять оказались неудачными, поскольку разработки перемежались возлияниями Орфею.
Гней Корнелий оставался последним из живых Сулл; его не нашли ни в одной из спален. Предположили, что он находится у Метробиуса, однако впоследствии оказалось, что это не так.
Гней был у Антонина.
С вечера он наглотался жаропонижающих порошков и теперь явственно ощущал, как по крови бродит отрава. В его теле, казалось, не осталось ни одной клетки, не пропитанной ядом, не больной, не распадающейся. Сам себе он представлялся мозаичной картиной, готовой вот-вот рассыпаться на кусочки, потому что клей, скреплявший отдельные фрагменты, непоправимо состарился.
Антонин спал дурно – бормотал и всхлипывал, терзаемый тяжелыми видениями. Гней постоял немного посреди комнаты, затем присел на край скользкой шелковой постели и положил очень горячую руку на лоб Антонина – холодный и потный. Альбин сильно вздрогнул – как вздрагивают от омерзения – и пробудился.
– Опять вы! – прошептал он зло. – Оставьте же меня в покое!
Гней Корнелий как будто не заметил его раздражения.
– Хотите подогретого вина? – спросил он почти умоляюще. – У меня есть хорошее.
Альбин так и подскочил в постели.
– Какого вина? Вы очумели? Ночь! Я хочу спать.
– Вы не спали, – сказал Гней.
– Не ваше дело.
– Побудьте со мной! Я умираю.
– В добрый час, – проворчал Альбин.
– Знаете, – проговорил Гней, – самые неподготовленные к смерти люди – это убийцы.
– Не знаю, – буркнул Альбин. – Я вам не сочувствую. Вы меня опозорили, отобрали даже возможность умереть с честью. Почему я должен вас утешать?
– Что, по-вашему, значит – умереть с честью? – спросил Гней жадно.
– Для чего вам?
– Я тоже хочу!
– Какая теперь разница, раз это невозможно… – Альбин вздохнул.
А Гней жаркими губами зашептал:
– Теперь, с вашей помощью, наш господин Метробиус сумеет сохранять не только форму тела, но и сознание предыдущего клона… Он мне говорил… Бессмертие сознания при совершенстве телесной оболочки – это фактически воплощенная мечта о неумирающем человечестве… Вас это не увлекает?
– Нет, – сказал Альбин.
Гней замолчал. Альбин смотрел на его правильный профиль, пытаясь вызывать в себе хотя бы малое сострадание, но не чувствовал ничего. Ночное время шло, а они сидели рядом на постели – потому что больше в этой комнате сидеть было не на чем – и молчали.
Затем под дверью послышались очень осторожные шаги. Кто-то завозился у входа. Возились тихо и не очень умело, но когда Сулла насторожился, было уже поздно – дверь распахнулась. Несколько фигур в просторных серых плащах вбежали в комнату, а под ногами у них зашмыгали слуги-крошки.
Альбин встал, сделал несколько шагов им навстречу. Внезапно вспыхнул яркий электрический свет. Альбин опустил голову, зажмурившись, а когда он расслабил и раскрыл веки, то увидел, что мир вокруг него успел радикальным образом перемениться. Интимность спальни была убита. Гней все еще сидел на краю постели, он выглядел вялым и каким-то мятым. А вокруг неподвижно стояли люди в плащах с низко опущенными капюшонами. Они были вооружены – арбалетами, ножами, чем-то еще, Альбин не мог разобрать. От них сильно пахло потом и костром.
Альбин быстро оглядел их и велел:
– Покажите лица.
– Это запрещено, – проговорил один из них.
– Я Альбин Антонин из Болоньи, – сказал Альбин. – Я желаю видеть ваши лица.
Тогда они, один за другим, стали сбрасывать капюшоны. И Альбин увидел их в ярком электрическом свете. Страшные, жалкие, покрытые пятнами и бородавками, обожженные, в шрамах, оставшихся после операций. Альбин глядел в эти жуткие лица, не стыдясь и не пугаясь, прямым испытующим взором. И каждому он уделял ровно столько времени, сколько требовалось для того, чтобы сквозь отвратительную оболочку проступило нечто истинное.
