— Господин Раунбах, не уделите ли мне пару минут для приватного разговора? — Юрий начал упреждающую атаку.
— Мы все здесь на "ты". Сколько раз я еще должен повторять? Ну, хорошо. Несколько минут я смогу выкроить. Пойдем пройдемся.
Мужчины молча спустились по лестнице, и только углубившись в дичающий сад, Юрий издалека начал разговор.
— Мы единая команда, объединенные общей задачей, но даже в самом сплоченном коллективе есть люди, которые симпатичны тебе чисто по человеческим качествам, а есть — наоборот.
— Ты привел меня сюда затем, чтобы заявить о своей антипатии к моей персоне? — насмешливо спросил Раунбах.
— Как раз нет, — возразил Кондрахин. — двое в нашей группе — ты и Мирча — мне очень импонируют. Чем — не знаю.
И опять тревога, явственно чувствуемая Юрием, овладела Раунбахом.
— Почему ты не сообщил о других своих умениях? — резко сменил он тему разговора.
— Это еще не умения, а только их зачатки, на развитие которых уйдут месяцы, а то и годы. Как только я достигну значимых результатов, немедленно доложу. Однако, вернемся к делу. Я хочу предложить свою помощь.
— Помощь? В чем? — даже в вечерних сумерках глаза Раунбаха сверкнули сталью.
— Ты никак не можешь решить один вопрос, связанный с твоим ребенком, — мягко сказал Кондрахин. — Но не решаемых вопросов нет. Не знаю, под силу мне будет с ним справиться, но почему не попробовать?
Раунбах вздрогнул и резко отпрянул от Юрия.
— Откуда ты знаешь о ребенке? — спросил он внезапно осипшим голосом.
— Бог с тобой, Фриц. Кто о нем не знает?
— Но ты знаешь что-то большее, чем другие, не так ли?
— Вероятно. Знаю, что ребенок сильно мешает каким-то твоим чрезвычайно важным планам. И эта проблема поставила тебя в тупик.
— И о каких моих планах идет речь?
— Тебе виднее, — пожал плечами Юрий, — я просто предлагаю помощь. Вдвоем справиться всегда легче.
— Мне надо подумать, — резко оборвал разговор Раунбах, повернулся и быстрым шагом пошел к дому. Юрий неспешно последовал за ним.
В особняке Фриц стремглав помчался к Мирче Ковачу. В его комнату он влетел с таким бледным лицом, что любому было понятно: случилось нечто ужасное. Румын тут же вскочил и одними расширившимися глазами спросил: что? что?! Раунбах жестом показал: выйдем. Вездесущего уха Шульца боялись все, не исключая руководителя группы.
Разминувшись на полминуты с Кондрахиным, Раунбах вновь оказался в саду, на этот раз с другим собеседником. Убедившись, что поблизости никого нет, он заговорил торопливым шепотом:
— Боюсь, что мы на грани провала. Только что говорил с Йоханссеном. Тот слишком много знает. И про Елену с ребенком, и про тебя. Надо что-то немедленно предпринимать.
— Неужели его так трудно убрать?
— А ты уверен, что он не донес Шульцу? Не забывай, кто привез Йоханссена в Кенигсберг.
— Да-а… — протянул Мирча, — задачка… Погоди, а с чего начался ваш разговор со шведом?
Стараясь ничего не упустить, Раунбах подробно описал все, что происходило с того момента, как он открыл дверь в комнату Юрия, включая и забаву с дротиками. Ковач слушал очень внимательно и постепенно успокаивался.
— Итак, — подвел он итог, когда Фриц закончил повествование, — швед сам напросился на разговор. Зачем? Какая выгода ему раскрывать свои знания о нас, о наших планах? Должен же быть в его поступках какой-то смысл! Ты говоришь, что он предложил свою помощь. А, может, он сам таким способом ищет помощи? Например, пришел к правильному выводу о судьбе группы. Правда, его сведения о наших проблемах, возникших в связи с рождением твоего сына… Ведь об этом знали только мы двое.
— Он же чтец мыслей, — напомнил Раунбах.
— Ты же сам говорил, что для этого он должен войти в определенное состояние.
— Полагаю, что он специально разыграл для нас спектакль с закатыванием глаз. А то, что я видел сегодня в его исполнении, еще больше убедило меня в этом. Он способен на большее, нежели декларирует. Кто он на самом деле?
Ковач сорвал пожухлый яблоневый лист, размял в руке и понюхал.
— А какая разница? Выбор у нас небольшой: либо отправить его к праотцам, либо довериться. И то, и другое чревато смертельной опасностью. А не может ли он быть человеком Густава Кроткого, о котором ты мне столько рассказывал?
— Исключено. Густаву не нужны посредники. Его возможности намного превышают наши предположения о них. Поверь, мы, по сравнению с ним, насекомые, воображающие, что они что-то знают и умеют.
— Допустим. Но кто же такой этот Йоханссен в таком случае? Сдается, что он очень и очень темнит. Точно, что его привез Шульц?
Раунбах мрачно кивнул.
— Такую информацию я всегда проверяю. Йоханссен перебежал к нам от русских. Но что-то там не в порядке, я имею в виду Смоленск, где и состоялась их встреча с Шульцем.
— А ты не предполагаешь, Фриц, что Йоханссен мог взять Шульца под контроль? Заставить играть ту роль, которую он сам для него и написал?
— Кого? Шульца? — невесело усмехнулся Раунбах. — Хотелось бы мне встретить такого человека. Ты ведь в курсе, что есть люди, абсолютно устойчивые к психическому воздействию? Шульц — один из них, иначе он не стал бы нашим администратором. Ладно, времени для теоретических рассуждений все равно не осталось. Что предпримем?
Ковач помедлил с ответом, что-то взвешивая в уме.
— Пригласи его к себе в кабинет. Я стану за дверью с пистолетом. Побеседуем накоротке, а там что-нибудь прояснится. В конце концов, ты всегда сможешь доказать, что этот перебежчик набросился на тебя, а я — свидетель.
— Ты уверен, что мы справимся?
— Главное, вынуди его подойти поближе к столу и не стой на линии огня. Даст Бог — не промахнусь. Ну, пошли, что ли?
Вернувшись в особняк, мужчины быстро разошлись: Ковач проследовал на третий этаж, в кабинет Раунбаха, сам же начальник группы через минуту постучал в дверь Кондрахина.
— Загляните ко мне, Йоханссен, — не входя, произнес он. Этот внезапный переход на "Вы" о многом сказал Юрию.
Еще не добравшись до апартаментов Раунбаха, Кондрахин всем нутром почувствовал опасность. Сказалась и пребывание в центре подготовки НКВД, где постоянное состояние расслабленной готовности было естественной нормой поведения, и полная внезапных поворотов жизнь на Иоракау. Юрий чувствовал присутствие второго человека по ту сторону дверного косяка, и человек этот излучал и страх, и отчаянную решимость.
Дверь кабинета открывалась вовнутрь, и Кондрахин резким толчком отворил ее гораздо шире, чем необходимо для прохода одного человека. Сдавленный крик у стены и упругое сопротивление плоти показали, что он не ошибся. В воздухе судорожно мелькнул вороненый ствол револьвера. Одним крутящим движением кисти Юрий завладел оружием, повернулся всем корпусом, выставляя перед собой Мирчу Ковача, и каблуком захлопнул дверь.
