- Надеюсь,- сказал я,- вы не полагаете меня мёртвым?
Он отнёсся к этому с серьёзностью, показавшейся мне странной.
- Вы не мешаете мне,- сказал он.- Даже если вы захотите вдохновить людей своими идеями,- да, я знаю, что вы хотите сказать, но мало ли,- то мне гораздо проще сделать так, чтобы они не слушали вас, нежели сделать так, чтобы вы не говорили. Но наши пути не пересекаются.
Я сказал, что теперь только начинаю понимать, что он хочет сделать с миром.
- Нет, нет,- поспешил я перебить его.- Я о другом. Вы растите свой мир как сад, но только сад этот - не более чем оранжерея экзотических цветов, всегда под стеклянным колпаком. И это, может быть, трогательно, поэтично, но если вам всё же удастся дойти до конца,- это не удавалось ещё никому, вы знаете,- если вам всё же удастся, то это может быть страшно.
- Что же такого страшного в том чтобы выращивать цветы?- улыбнулся он.
- Вы лишите землю притока воды, и она превратится в пустыню.
- Почему же?
- Вы лишите её воды.
- Но вода, которая есть в этом мире, в нём и пребудет. Цветы, если накрыть их стеклянной банкой, не требуют полива. Это замкнутый цикл.
- Так поступают с цветами, когда хозяева отлучаются из дома,- сказал я.
- Вся наша планета - это космический корабль с замкнутой системой водоснабжения,- сказал он.- А хозяин, как будто, в отлучке...
- Не думаю,- возразил я.- Наша планета - часть Вселенной, а часть неотделима от целого, и все части взаимосвязаны и взаимозависимы. Почему вы полагаете Землю замкнутой системой?
- И кто же хозяин этого мира? Бог?
- Да,- сказал я.
- Вы знаете, католики полагают папу наместником Бога на Земле.
- Я знаю.
- Вы не католик?- спросил он.
- Нет,- сказал я.- Я понимаю, о чём вы говорите. Но даже под стеклянным колпаком цветы получают извне солнечный свет. Снаружи всегда что-то есть, не забывайте об этом.
- Если вам это доставит удовольствие...- сказал он с улыбкой.- Я готов даже записать ваши слова... ну хоть на этой салфетке. Чтобы не забыть.
Я извинился.
Мы расстались. Через два дня он покинул Афины, мне же пришлось задержаться ещё почти на месяц.
После этой встречи мы долгое время не виделись.
Между тем я начал замечать, что в мире что-то меняется,- или, вернее, в нём появляется что-то новое,- не повсюду, но каждый раз, когда я чувствовал это, ощущение было ясным и отчётливым.
Этот мир вокруг всегда был чужим для меня - порой он бывал благодушен, даже сентиментален, порой жесток и отвратителен в своей агрессии... Он вёл себя как живой человек, туповатый, взбалмошный, иногда удивительно чуткий, но умеющий всегда всё испортить в последний момент. Он провоцировал меня, и я его недолюбливал, хотя никогда и не считал себя его врагом. Просто я старался держаться от него подальше, впрочем, никогда не уходя слишком далеко.
Есть мнение, что, умерев, человек не сразу осознаёт это, и думает, что продолжает земную жизнь. Когда-нибудь у меня ещё будет возможность это проверить, но здесь, на Земле, вступая в мир Короля, я всегда безошибочно чувствовал эту грань, разделяющую мир живой и мир мёртвый.
Иногда мне больше нравился первый, иногда второй.
Мир Короля был безразличен ко мне, не замечая самого факта моего существования, и в этом было своё удобство, мне даже случалось искать убежище в его прозрачных стенах - непроницаемые, они хранили тишину моих кабинетов, покой в моих садах, никто не пришёл бы сюда помешать мне, и я блаженствовал... Ах, если бы это могло продолжаться долго...
Последняя наша встреча произошла через три с половиной месяца после известия о смерти Леди.
Он не был сонным или отрешённым, когда мы стояли друг перед другом, и он протягивал мне изящную папку с этими бумагами - ничего подобного. Он был всего лишь мёртв.
Я проезжал по этой дороге,- сам не знаю, почему я выбрал поехать по ней,его машина стояла у обочины, а он стоял рядом с ней, как будто ждал меня здесь.
Я остановил машину и вышел к нему.
Он сказал: "Возьмите это. Мне нечего делать с этими записями".
Я стоял и смотрел на него, и не мог пошевелиться.
- Возьмите,- повторил он, протягивая мне папку, и я протянул руку и принял её.
- Вы верите в Страшный Суд?- спросил он.
- Да,- механически ответил я.
Он повернулся и пошёл к своей машине.
С неторопливой манерностью он открыл дверцу и исчез. Дверца с тихим щелчком затворилась. Потом в окошке возникла его рука, бледная, с тонкими пальцами, одетыми в перстни, и махнула мне на прощанье.
Он уехал, а я остался стоять, держа в руках папку.
Я ничего не изменил в этих записях, только немного упорядочил их.
Вот, кажется, и всё.
И можно опускать занавес.
1990 - 2000 гг.
