- А, там, на окраине, - проскрежетал Носяро, показывая длинным пальцем в сторону этой самой площади, где над низкими хатами высился сельсовет. - Прошу, пан хозяин!
- Это есть хорошо! - прокрякал Баум, ёжась в мокром дождевике. - Вести дикарь на площадь!
- Да, пан хозяин! - согласился с ним Носяро и принялся лаять на своих полицаев, заставляя их гнать людей к площади.
Полицаи, рыча проклятия, погнали селян, заставляя шагать на погибель, и Бауму стало их по-человечески жалко. Ярым нацистом он не был - пошёл в СС только из-за высокого жалования и привилегий, потому что девушка, за которой он пытался ухаживать, отвергла его, посчитав, что Баум беден и не сможет её содержать. Расположение девушки он так и не заслужил: явился к ней в мундире, а она заявила, что "дубоголовый солдафон" ей тоже не нужен - нужен видный учёный или аристократ - после чего навсегда исчезла из его жизни. Баум погоревал и ушёл на войну решив, что будет женат на Германии.
Двигаясь к площади, Баум старался невозмутимо маршировать впереди, как хозяин жизни, хотя по-настоящему - не хотел смотреть на полуодетых людей, которых вышвырнули из тёплых постелей под дождь и заставили топать, вместо того, чтобы мирно спать.
Площадь Ленина в Чижах была вроде "чёртова места" - люди негласно прокляли её и никогда не ходили туда несмотря на высеянные коммунистами аккуратные клумбы и поставленные скамейки. Шагая туда под конвоем проклятых предателей, люди всё больше убеждались в том, что "площадь Ленина" была дана им дьяволом для того, чтобы фашисты расстреляли там их всех. За неровным строем людей немцы везли на подводе огромный прожектор, который работал от генератора, а когда добрались до площади - выгрузили его вчетвером и установили перед постаментом, подключая. Люди охали, плакали, баба Параска ругалась как сапожник, а Катерина - прижимала к себе маленькую дочку, которую она успела укутать в старый тулупчик. Все они толпились на проклятой площади, топчась на мокрых плитках, в холодных лужах.
- В строй, собаки! - рявкнул старший Носярин племянник, по имени Авдей, и сурово пихнул автоматом бабу Параску, едва с ног её не свалив.
- Та, чёрт с тобой! - отгавкнулась баба Параска. - Шоб тебя, ирод, гром побил!
- Ты мне полай! - гнусный Авдей поднял немецкий автомат, но наткнулся на убийственный взгляд Носяры: немцы приказали не стрелять. - Чёртовы колоды... - ругнулся Авдей, нехотя убрав оружие. - Потом прикончу старую ведьму...
У селян не было выбора, они построились перед страшным бюстом, а немцы включили огромный прожектор, ослепив их дьявольским светом. Бедняги зажмурились, перепугавшись, а потом - окуда-то явился жирный обер-лейтенант, лопая что-то, что спёр из чьей-то хаты и рявкнул сытым голосом:
- Ахтунг!
Люди замерли, затихли - только маленькая дочка Катерины, Аленка, жалобно плакала, уткнув личико в её юбку.
- Всё будет хорошо... - тихонько шептала Катерина белыми от ужаса и холода губами.
Да, будет, ведь её муж, Федор - он партизан, и партизаны их обязательно спасут от фашистов...
- Ахтунг! - повторил обер-лейтенант, откусывая куски...
Невменяемая от страха баба Параска осознала, что толстяк стащил её сало, хорошенько припрятанное для партизан, и жрёт, его, чавкая.
- Ах ты ж хрячье рыло! - закричала она скрипучим голосом и вырвалась из строя, вцепившись в фашиста, расцарапывая его рожу ногтями.
Обер-лейтенант был выведен из себя, до белого каления дошёл, буквально. Швырув бабу Параску в коммунистическую клумбу, он сдёрнул с плеча МР-38 и нажал на курок, пустив в неё короткую плотную очередь. Застреленная, баба Параска перестала барахтаться и затихла. И только тогда обер-лейтенант расслабился, сняв проклятый стресс. Вокруг повисла зловещая тишина, только Параскина сестра Светлана тихо всхлипывала, задёргивая сопли своим длинным острым носом.
А потом, расшвыривая колёсами грязную воду из луж, подъехали три автомобиля. Два кюбельвагена "Опель", крытые брезентом - первый и последний из трёх, а посередине - "Мерседес" чёрного цвета, зловеще блестящий в лучах прожектора. На дверцах "Мерседеса" золотом сверкали орлы, на крыльях стояли флажки-вымпелы командования СС. Обер-лейтенант не успел спрятаться, и грязная вода из-под колёс "Мерседеса" полетела на его мундир. Кортеж остановился, автомобили заглушили моторы, и с переднего сиденья "Мерседеса" скатился кургузый немец Шульц, кутаясь в свой дождевик. Увидав его, чёрного, как дьявол, люди испугались так, что сбились в кучу, прижимаясь друг к другу. Полицаи отгоняли их, возвращая толпе вид строя, а люди плакали... Спешно оббежав машину, Шульц распахнул заднюю дверцу и отодвинулся, вытянувшись. Его красноватое от алкоголя лицо тоже отражало страх - он боялся своего начальника, который, не спеша и солидно вышел из автомобиля, постоял немного, выпрямившись и гордо вскинув свою страшную голову, оглядывая сникших от ужаса людей. Для них этот страшный человек со стеком казался самим сатаной, который вылез из пекла, чтобы утащить их всех туда, где всё горит адским пламенем... За сатаной нуеклюже выкатился переводчик и тоже приосанился, купаясь в лучах тёмной славы своего начальника.
Люди отпрянули назад, когда Эрих Траурихлиген сделал шаг в их сторону, а полицаи и фашисты стояли, вытянувшись, как одинаковые манекены.
Партизан Федор пришёл этой ночью в Чижи - навестить свою семью, и вместе с ним пришли Грыць и Петро, самовольно отлучившись из отряда. Они думали, что побудут здесь всего пару часиков, и никто не заметит, что их нет. Идя в деревню, они даже не подозревали, как жестоко ошибаются. Поняли, что что-то не так только тогда, когда добрались до площади Ленина и увидели страшный свет немецкого прожектора, автомобили, полицаев и самих фашистов. Кровь застыла в жилах Федора: Чижи оккупированы, и его семье грозит смерть... Испугался и Грыць: в Чижах осталась его непутёвая мамка...
- Ховаймось! - это шепнул Петро, потащив товарищей в тень пустого сельсовета. - Чого выпетрились?
Петро залёг прямо на мокрую землю и пополз к сельсовету по-пластунки, чтобы не быть замеченными, Грыць и Федор тоже поползли и притаились под сыроватой стеной. Федор осторожненько, чтобы не быть замеченным, высунул одни только глаза и взглянул на постылую "площадь Ленина". Его поразил страх, но Федор отринул его, ощутив, что обязан спасти жену и дочь.
- Краузе... - прошептал над ухом Петро, тоже выглянув и тут же спрятавшись.
- Чего? - не понял Федор, потому что Петро очень шепеляво прошептал.
- Эрих Колосажатель, - зловеще пояснил Петро, мысленно хороня несчастных замёрзших и промокших селян. - Зараз усех на кол повысажуе и капут...
Враги не замечали партизан в густой тени, к тому же, они были заняты своими делами. Майор Баум посторонился, когда приехал Эрих Траурихлиген - ему совсем не нравились эти жуткие казни, которые тот устраивал, и Баум предпочитал стоять в сторонке.
