— Пошли!
И тут вдруг Надежда — добрая душа — заступила им дорогу и, глядя на Семена, заговорила сбивчиво:
— Я... вот что... я не пущу. С какой стати? Он ушел, нечего и вам туда ходить... — Она стояла перед ними, стройная, в стареньких стиранных джинсах, молодая, большеглазая, и как-то совсем по-бабьи теребила повязанную (вроде по-ковбойски) на груди косынку.
— Не пущу, — говорила она упрямо. — И тебя, Семен, тоже не пущу...
— Вот что, девушка! — взорвался Семен. — Мы вернемся через полчаса, и ты мне подробно расскажешь, почему меня к медведю пускать не хотела!
Они нашли его метрах в пятидесяти от того места, где валялись стреляные гильзы. Там захлебывался хриплым лаем Рыжий, и парни, подойдя поближе, перещелкнули предохранителями, начали заходить полукругом к невысоким, но густым кустам кедрача. Там они его и нашли. Медведь лежал в самой гуще этих кустов, уронив лобастую, тяжелую голову на передние лапы. И от крови почернел, расквасился ягель под ним...
— Под сердце саданул, — тихо сказал Валерка. — Повезло... — и замолчал, не договорив.
— Давайте вытащим его из кустов и спустим вот сюда, в низинку, — попросил Семен.
Они работали около часа, вырубая тяжелыми ножами ветки, выламывая их руками — просто так его из кустов было не вытащить. Потом с трудом, перекатывая с боку на бок, перекантовали тяжелое, быстро остывающее тело.
Наконец они управились с этой тяжелой и жестокой работой.
— Вот здесь и разделывать можно, — сказал Андрей.
— Вы, парни, идите к палаткам, — попросил неожиданно Семен. — Я сам здесь управлюсь. Посижу немного, покурю и все сделаю.
И это было сказано так непривычно тихо и просяще, что парни не стали ничего выспрашивать, просто поднялись и ушли.
Семен остался один. И на него вдруг с потрясающей ясностью обрушились звуки, запахи — свежий ветер трепал волосы, и снова знакомо пахло тундрой и горячей смолой. Он почувствовал наконец-то все свое тело — сильное, еще молодое... И прокатился по спине озноб, заболели пальцы с выломанными ногтями, вдруг сейчас же захотелось есть — вот уж некстати... Это значит, он снова хотел жить и в этом резком просветлении увидел отчетливо, что жизнь-то большая, нет и не может быть причин, которые еще раз заставят с жестоким любопытством гадать: повезет — не повезет.
Он нагнулся к неподвижному зверю, ухватил его за жесткие щеки, приподнял... Нижняя губа — черная и мягкая — отвалилась, обнажив желтые клыки. И неподвижные глаза, наполненные мертвой влагой, в упор, нехорошо посмотрели на человека.
Семен опустил тяжелую медвежью голову на чистый ягель, осторожно обошел вытянутые лапы и начал. быстро спускаться по склону: где-то здесь были закопаны электроды, и он оставил рядом с ними лопату. Вернувшись, он попробовал грунт — лопата легко уходила на штык: земля на этом, южном склоне хорошо прогрелась, мягкой была, податливой. Семен прикинул, что за час-полтора он управится с работой. Скудный почвенный слой быстро кончился, и пошел красноватый сырой песок — продукт древних извержений...
В эту красную, горячую землю, пахнущую серой и кислым пеплом, должен был лечь один из последних огромных зверей, что остались на земле... Семен думал о том, что приступы совести вряд ли будут его мучить. Просто надо быть благодарным за подаренные сорок лет жизни — а меньше он теперь не проживет! — и пусть этот день вспоминается в трудные минуты, а чувство благодарности — не такая уж большая обуза для души.
Семен закончил копать. Яма получилась глубокая, по горло, и он, подравнивая еще края, утоптал поплотнее днище. Масса медвежьего тела лежала у самого края аккуратно вырезанной ямы, спиной к ней, и теперь, снизу, зверь казался особенно огромным. Но надо было заканчивать э т у работу — уже и мухота поналетела, и в кустах кто-то шуршал: или мыши-землеройки, или те самые евражки, которых медведь давил два часа назад. Семен выбросил лопату из ямы, подтянулся на руках и вылез. Потом он подоткнул черенок лопаты под мягкое брюхо зверя и навалился, действуя им, как рычагом. Сухой черенок захрустел было, но Семен встал на колени, помог плечом, и вытянувшееся тело медведя неестественно вывернулось: живот задрался кверху, а тяжелая башка и лапы остались покоиться на земле. Теперь слабые, но живые мускулы человека были сильнее этих мягких бугров и узлов — закрученных, как витые канаты, страшных и беспощадных мускулов зверя... Семен, не выпуская лопаты, с усилием перебросил передние лапы, вместе с ними мотанулась тяжелая голова, и тело зверя вдруг сорвалось в уготованную яму... И даже в этом беспомощном падении было что-то от быстрого прыжка хищника. Медведь так и лег в яму, как, наверное, любил лежать не раз, поджидая добычу, — он лег на живот, поджав мощные задние лапы, и только голову уронил обессиленно. Хорошо он лег. Иначе неловко было бы зарывать зверя, развались он на спине, раскинув мохнатые ляжки, а передние лапы обязательно тогда бы прижались к груди, как у суслика.
«Хорошо, что не дал обдирать его», — подумал Семен. Голый медведь, скользкий от жира, бледно-розовый, очень похож на мертвого человека. Сперва, когда его великолепное, мощное тело скрывает шкура, трудно увидеть эту похожесть в лохматой морде с круглыми ушами, бросаются в глаза лапы с мозолистыми подошвами и огромными загнутыми когтями... Но потом...
Сейчас этого не будет. Семен взял лопату и принялся сноровисто ссыпать красный, древний песок в яму. Заровнял он ее быстро. Прихлопал лопатой еле заметный бугорок земли. Он скоро осядет, сровняется, словно его и не было... На глаза попалась двустволка. А он и забыл, как прислонил ее к кустам... Семен дотянулся до нее, потом выгреб из подсумка все пулевые патроны и начал стрелять, торопливо перезаряжая, словно стараясь этой стендовой ловкостью хоть как-то оправдаться за ту раздутую гильзу... Это не было похоже на салют, он даже и не вспомнил это слово, не думал ни о чем высоком, не подводил итогов, лупил в небо одиночными. Их было немного, пулевых патронов с капсюлями, помеченными маникюрным лаком, они быстро кончились, и Семен снова закурил, поглаживая горячие стволы ружья. Патроны надо было расстрелять, за ненадобностью, вот он и сделал это.
Семен не успел дотянуть папиросину до конца, до «фабрики», как услышал нарастающий треск, тяжелое дыхание людей. Сквозь кусты ломились Валерка и Андрей, а с ними — вот ведь черти принесли! — Сашка. Его светлая шевелюра растрепалась, просвечивала на солнышке этаким венчиком, но пухлые влажные губы кривились в осторожной усмешке. Парни подошли, остановились рядом.
— Развлекаешься? — с трудом переводя дыхание, спросил Валерка. — А я так и думал. Стрельба по двум медведям в один день — слишком большая роскошь даже для Камчатки... — Фраза оказалась длинной, похоже, что Валерка приготовил ее заранее.
