Голос Птаага был спокоен и невозмутим, как будто они не о природе вселенной беседуют, а цены на репу обсуждают.
— Это не аргумент, а отказ от аргумента, — сказал Мюллер. — Кроме того, ты не можешь обосновать, что ты бог, а не галлюцинация.
— Это никто не сможет обосновать, — сказал Птааг. — Чтобы ты научился отличать богов от галлюцинаций, ты должен близко познакомиться и с теми, и с другими, а после такого вряд ли сохранишь здравый ум.
— Я и так его вряд ли сохраню, — вздохнул Мюллер.
— Ошибаешься, — сказал Птааг. — Резервов у тебя еще много.
— А зачем мне резервы? — печально спросил Мюллер. — Зачем мне жить дальше, какой смысл?
— Ответ на твой вопрос прост, — сказал Птааг. — Когда придет время, ты его узнаешь. И заодно поймешь, почему нельзя было узнавать его раньше.
— Ох, — сказал Мюллер. — Я уже устал ждать, когда придет время. Только и делаю, что жду. Был ребенком — ждал, когда вырасту, потом стал ждать, когда закончу школу, потом когда институт закончу, а потом что будет?
— Это уже от тебя зависит, — сказал Птааг. — Твоя судьба в твоих руках, ты сам выбираешь себе приключения. Ты их, кстати, много уже набрал, судьбы на две хватит, если не на три. И это еще не все.
— В смысле не все? — переспросил Мюллер. — Намекаешь, что во взрослой жизни маразма меньше не будет? А что меня ждет во взрослой жизни, ты знаешь? Ну, получу я этот гребаный диплом, что потом?
— Жену заведешь, — сказал Птааг. — Дети пойдут. Найдешь себе дело какое-нибудь, чтобы не скучно было.
— Какое еще дело? — возмутился Мюллер. — Может, ты еще скажешь, что я буду медициной на жизнь зарабатывать?
— Зарабатывать на жизнь тебе не придется, — сказал Птааг. — Если не случится ничего неожиданного, деньгами ты будешь обеспечен до самой смерти. А вот со скукой бороться юудет непросто… А почему ты не хочешь заняться медициной? Девчонки сидят на лекциях и не стесняются, а ты переодеться в простолюдина стесняешься. А это забавно!
— Ерунду говоришь, — сказал Мюллер и вздохнул. — Слушай, может, я ту траву не выбросил? Может, я из той стены не убегал? Может, я скурил ее всю прямо на месте, и теперь меня плющит, а Ким сидит рядом, его тоже плющит, и никакие стражники нас не спалили, а все привиделось?
— Неправдоподобно, — покачал головой Птааг. — Вселенная подобных раскладов не любит, старается избегать. Думаю, мы с тобой сейчас в основном потоке реальности.
— Разве боги существуют в основном потоке? — спросил Мюллер. — Разве они не создают свою особую реальность?
— Когда как, — ответил Птааг.
— А ты вообще существуешь? — спросил Мюллер.
— Существую, — ответил Птааг.
— А почему ты так уверен? — спросил Мюллер.
— Потому что я мыслю, — ответил Птааг. — Мыслю — значит, существую.
Мюллер не нашелся, что ответить на это. Некоторое время они молчали, затем Мюллер задвигал желваками, закряхтел, застонал и стал ругаться. А потом воскликнул горестно:
— Ну за что мне такое наказание! Как мне жить теперь, когда я лучшего друга предал? Зачем ты позволил им его схватить?!
— А что мне оставалось делать? — пожал плечами Птааг. — Ты просил спасти тебя, а не его. Тебя я спас, все нормально.
— Это ненормально! — возмутился Мюллер. — Что тебе стоило спасти и меня, и Кима одновременно?
— Я не Митра, чтобы спасать всех, — сказал Птааг. — Я не всемогущ. Радуйся, что получилось хотя бы так. Ты ведь легко отделался, я тебе говорил, что ты с огнем играешь?
— Не говорил!
— Да ну? — удивился Птааг. — А ведь верно, не говорил. Думать думал, но не говорил. Значит, сейчас скажу. Видишь ли, дорогой мой юноша, тяга к приключением — дело хорошее, но в меру. Все хорошее хорошо в меру, и тяга к приключениям в том числе. Кто ищет приключений без меры, рано или поздно доиграется. Вы с Кимом уже доигрались, ты спасся благодаря мне, а он не спасся. В следующий раз ты тоже не спасешься.
— Так мне теперь положено жить уныло, как обычному серому обывателю? — спросил Мюллер.
— Тебе решать, — ск другом конце цепи гиря.
— А гиря зачем? — не понял Мюллер.
— Чтобы не убежал, — объяснил Птааг. — Рабам, склонным к побегу, на ногу надевают гирю на цепи.
— Я никогда не стану рабом! — воскликнул Мюллер.
— Значит, станешь обывателем, — кивнул Птааг.
Некоторое время они молчали, затем Мюллер спросил:
— Ты сможешь спасти Кима?
— Смогу, — кивнул Птааг.
Мюллер просиял лицом и воскликнул:
— Так чего ж ты мне мозги конопатишь? Я-то думал, он теперь навеки в рабстве… Когда он вернется?
— Никогда, — сказал Птааг. — Я не буду его спасать. Могу, но не буду.
— А если я попрошу? — спросил Мюллер.
— Все равно не буду, — ответил Птааг. — Не всякая твоя просьба приказ для меня.
— А почему ты являешься, когда я прошу? — спросил Мюллер. — Всякий раз, когда ты нужен, ты приходишь. Почему?
— Ты все поймешь в свое время, — ответил Птааг. — А пока оно не пришло, живи без понятия. Будешь знать слишком много — жить станет слишком скучно. Настолько скучно, что захочется покончить с собой. А вот если ты не узнаешь того, что пытаешься узнать так настойчиво, жизнь твоя будет пусть не слишком долгой, но счастливой.
— Не слишком долгой — это сколько? — забеспокоился Мюллер.
— Лет сорок, — ответил Птааг. — Может, пятьдесят.
— Ух ты, — сказал Мюллер. — Сорок-пятьдесят — это нормальная долгая жизнь. Я-то думал, ты мне тридцать три отмерил…
Птааг рассмеялся.
— Нет, ты не сын Митры, — сказал он. — Твоя судьба не прописана ни в писаниях, ни в пророчествах. По крайней мере, пока.
— Тогда зачем ты со мной няньчишься? — спросил Мюллер.
— В свое время узнаешь, — ответил Птааг.
Их беседа длилась еще долго, но в итоге Мюллер так и не узнал из нее ничего нового. Все как обычно.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ. ВЕДЬМЫ И СТРАЖНИКИ
В верхнем городе Палеополиса, там, где проспект Айгуль Открой Личико пересекает улицу Гуго Ворона, стоит большой трехэтажный дом. Раньше он принадлежал какому-то героическому офицеру, а теперь владельцем дома числится дворянин по имени Бартоломей или, сокращенно, Барт. Сам Барт занимает только верхний этаж, там он обитает на пару с женой, а нижние два этажа они сдают жильцам. В недавнем прошлом Барт был преуспевающим землевладельцем, финансовый кризис поставил его на грань разорения, но в целом он легко отделался, пострадал от кризиса не столько финансово, сколько в морально. Раньше Барт был весел и доволен собой, а теперь стал печален, мрачен и тосклив. Вначале вообще был как живой мертвец, а когда стало понятно, что банкротство ему не грозит, грусть-тоска немного отпустила, но было уже поздно. Он и раньше прикладывался к вину, а теперь совсем потерял меру, стал проводить в кабаке больше времени, чем дома, опустился так, что встретишь на улице — не сразу поверишь, что перед тобой благородный рыцарь, отставной лейтенант имперской кавалерии, на вид бродяга бродягой, немытый, нестриженный, расхристанный весь, словно на паперти весь день стоял с миской для подаяния. Не раз соседи, товарищи и просто добрые люди пытались помочь его горю, как только ни пытались от пьянства отвадить: и медициной, и метафизикой, даже колдовством пробовали, но все без толку. Жалко его.
