Глава Правительства прокашлялся, перелистнул несколько страниц.
— Знаменательных успехов мы добились за отчетный период в экономической сфере. Основным показателем здесь следует считать уничтожение нами такого социального зла, как безработица. Испокон веку безработица была бичом любой экономической формации, а уровень ее — показателем неблагополучия существующего государственного устройства. Мы с этим покончили: обеспечена стопроцентная занятость всего трудоспособного населения. Гармонично и планово развиваются все области нашей экономики. Стали и чугуна выплавляется на пятнадцать процентов больше, чем в тот же период года, предшествовавшего отчетному. Правда, мы свернули жилищное строительство, но только потому, что по оценкам наших экспертов общий жилой фонд города и страны, включая незадействованные пока площади, пригодные для жилья, значительно превышает подушную потребность населения и на целый порядок превышает нормы, существовавшие в довоенный период. Далеко вперед шагнуло наше здравоохранение. Уровень заболеваемости среди населения с коэффициентом Берка и Линдера практически равняется нулю, при том что количество людей, имеющих медицинское образование, в пересчете на душу населения неуклонно растет. Но все ли сделано нами в этом направлении? Скажем принципиально к откровенно — не совсем. В отдельных местах, на отдельных участках вяло, неэффективно, зачастую формально велась борьба с такими пороками, как табакокурение, алкоголизм, наркомания, проституция. Усилиями всего народа эта борьба обретает силу, размах. Мы близки к тому, чтобы навсегда покончить с этими пороками, разъедавшими человечество в течение многих веков.
Благодаря мудрому внутреннему курсу нашего правительства коренные изменения произошли в области культуры, которая, и мы вправе с гордостью констатировать это, стала подлинно народной. Было время, художники, писатели, поэты творили в одиночку, закрываясь в четырех стенах от сограждан. Ясно, что это было проявлением крайнего индивидуализма, чуждого нашему сознанию. Будь у меня время, я бы рассказывал вам обо всех этих Роденах, Ван Гогах, Шагалах, Сидурах, Пастернаках, всю жизнь добивавшихся признания и славы, ушедших из жизни такими же нагими, какими они в нее вошли. Оторвавшись от своего народа, поставив себя вне его, они получили то, что искали — забвение. Мы ясно сказали подобного рода творцам, в кавычках, конечно — нам с ними не по пути. Сказали открыто, определенно, прямо в глаза. И что же? Одного глотка вольного воздуха, ворвавшегося в их затхлое жилье, оказалось довольно, чтобы они расстались с жизнью или замолчали вовсе, понимая, что не пробиться индивидуалистам там, где имеет место культурное движение масс. Теперь наши трудящиеся, имеющие достаточно времени для творческой активности, способны в полной мере проявить себя, в деле творчества перед ними открылась захватывающая дух перспектива. Только теперь эти процессы в области духовной культуры стали подлинно народными: они происходят внутри народа, для народа, руками народа. Ныне каждый может стать, кем захочет, и будет с благодарностью принят обществом. Каждый может реализовать себя в любой области. Торжество демократических революционных преобразований в наши дни достигло своего апогея. Мы с вами — свидетели и участники, созидатели и реформаторы новой эпохи, эпохи абсолютного равенства… Пусть пока мы не способны удовлетворить все потребности, но мы добились главного — завоевали и отстояли политические, экономические и социальные свободы!..
Глаза Правительства замолчал, придвинул к себе стакан с водой, начал пить маленькими глотками, не прекращая жевательных движений.
— О чем он говорил? — спросил Фауста его сосед слева.
— До конца не понял, — ответил Фауст, — но кажется о том, как нам хорошо живется.
— Да, несладко ему приходится: попробуй придумать столько слов, а потом все проговорить… Я так, бывает, целый день молчу, — присовокупил сосед.
Глава Правительства поставил стакан, поднял правую руку вверх, вперед ладонью, стал ею помахивать. Члены Правительства, солдаты войск охраны и кое-кто из толпы на площади, до того аплодировавшие сдержанно, принялись хлопать усерднее.
— Что он сейчас-то делает? — опять обратился к Фаусту его сосед.
— Черт его разберет… Может, к молчанию призывает?
— Дак молчат же все…
— Отстань, не знаю…
— Прошу вас, сограждане, задавайте вопросы, — проговорил Глава с видом облегчения, избавляясь от пачки бумаг с речью, — не стесняйтесь…
— Жратву когда начнут давать? И одежду? Ведь обещали! — прозвучал в наступившей тишине голос, который без сомнения принадлежал Герму.
Фауст физически ощутил, как напряглись вокруг него люди.
— Вопросы, пожалуйста, на листочках, — выскочил вперед оратор, открывавший митинг, — распорядитель. — Записывайте на листочки и опускайте в ящики. Только в письменном виде. На реплики с места отвечать не положено…
— Жратву когда будете давать? И одежду? — снова закричал Герм. — Туча идет, холодно стало.
— Вот тут поступил вопрос, — заговорил Глава, разворачивая поданную распорядителем бумажку — «Наш горячо любимый и всеми уважаемый Глава Правительства, огромное вам спасибо за искреннюю заботу о нас!». Вот такая записка. Но это не вопрос. Это надо понимать как пожелание всему правительству мне лично работать еще лучше на благо своего народа. Спасибо и вам, неведомый товарищ, за правильную оценку…
Договорить он не успел: ему в висок ударил обломок железобетона. Едва Глава Правительства сделал шаг назад, как в лоб ему врезался другой камень. Фаусту не приходилось гадать, чьей рукой пущены снаряды. А над площадью повисла тишина, в которой отчетливо было слышно звяканье орденов, медалей, подвесок и значков на груди Главы, бьющегося в судорогах за пуленепробиваемым ограждением на площадке Члены правительства посползали с кресел и тоже стали невидимы. Солдаты охраны растерянно обводили толпу взглядами, держа автоматы наготове. Площадь безмолвствовала.
— Теперь ничего не дадут точно, — разочарованно произнес кто-то, повернулся уходить, но тотчас получил в спину две пули.
— А-а-а, — прорезал тишину растерянности и оцепенения визг какой-то женщины, впереди Фауста произошло движение, и на свободное пространство около столбиков разрядников вывалился Герм.
Лицо его было залито кровью, он еле держался на ногах, слабо пытаясь уклониться от ударов женщины, вооруженной железным прутом.
— Он — убийца, — выдохнула соседка Фауста, просившая у него листок с вопросом Главе, как сомнабула двинулась вперед, прыгнула на мальчишку и впилась зубами ему в горло.
