хорошо! — сказал он с улыбкой.
— Непременно! — поддержала его Анна. — Пойдём обратно!
— Да, пойдём. Только сначала я всё-таки окунусь в это чудесное озеро.
* * *
— Мы в тот день, как обычно, пошли с Бранко к продовольственному пункту, развёрнутому рядом со школой, в надежде получить хоть какую-то провизию в обмен на сертификаты. Очередь была огромная, сотни две, если не больше. Мы понимали, что это надолго. Заняли очередь, и хотели уже было уходить, но тут мы заметили, что вдоль очереди быстро продвигаются какие-то люди с папкой бумаг. Они собирали с людей какие-то подписи, забирали сертификаты и шли дальше. Народ доверчиво всё подписывал и продолжал стоять в очереди.
Никому и в голову не пришло, что нас могут вот так обманывать. Я чисто интуитивно решила взглянуть на бумаги. Они мне показались странными: слишком много подписей, и всего-то за мешок муки и маиса? Я начала требовать возможности ознакомиться подробнее с документами. Мне отказали. Тогда я сказала, что ничего подписывать не буду. И Бранко сказала не подписывать. Мне стали угрожать, говорить, что я впустую отнимаю у них время, а я с каждым их словом убеждалась, что что-то тут не так.
В конце концов, меня попытались вышвырнуть из очереди, а Бранко — он долго терпел, пытался успокоить их и меня. Предлагал уйти… Я не послушала, сказала, что без еды отсюда не уйду, — голос Патриции сорвался.
Она погладила рукой стекло, под которым лежало бледное тело её спасителя.
— Он заступился за меня, схватил одного из них, кричал, чтобы они убрали от меня руки. Тогда они стали вышвыривать его. А он стойкий был… — девушка снова не выдержала, несколько раз всхлипнула, смахнула слёзы и попыталась продолжить.
— Когда они поняли, что с Бранко им не справиться, один из них достал пистолет и выстрелил в воздух. Мы оба подняли руки вверх, а люди вокруг в панике стали разбегаться, несмотря на требования оставаться на местах.
Половина очереди словно растворилась. Видя это, люди, собиравшие подписи, пришли в ярость. Один из них схватил меня за волосы и куда-то потащил. Бранко бросился к нему, чтобы спасти меня, я… Я даже не видела, как это произошло. Слышала только выстрелы. Сначала один. Потом ещё, потом сразу много…
В этот момент Оливер, так и не оторвавший лба от капсулы брата, вновь завыл. У Иффриджа и Габино от этого звука сжалось сердце, а Патриция закрыла лицо ладонями и начала безудержно плакать, время от времени повторяя:
— Это я виновата, я могла это всё остановить!
— Простите, я очень сочувствую, но нам пора убираться отсюда, — сказал Габино, надеясь хоть на секунду вытащить присутствующих из этой бездны скорби.
— Как убираться? — удивилась Патриция, не прекращая рыдать. — Мы должны вытащить отсюда остальных. Давайте всех разбудим!
— Нас всего четверо, Оливер ранен, и я, если честно, не готов брать на себя ответственность за чужую жизнь. Из крионики не всегда просыпаются успешно, — стоял на своём Габино.
— Оливер? Ты ранен? — девушка бросилась его осматривать.
Это привело немого в чувство. Он приподнялся, отмахнулся рукой, подавая сигнал, что он в порядке. Поднял голову и взглянул на Патрицию. В его глазах было море любви и преданности, но она, увидев его раненое лицо, красные от слёз глаза и окровавленную одежду, отпряла от него. Оливер стыдливо опустил голову и отвернулся.
— Я согласен с Габино, нам нужно идти, братьев могут хватиться, и тогда нам не поздоровится, — поддержал сторожа Иффридж.
Когда Оливер услышал о братьях, его будто второй раз подстрелили. Он вздрогнул, поднял голову и, что-то промычав, зашагал к месту их пленения. Все тут же сообразили, что к чему, и отправились за ним.
Ни Иффридж, ни Габино не могли его остановить. Он отшвыривал их с такой лёгкостью, будто они надоедливые мухи, мешающие послеобеденному отдыху. Он лупил братьев Моритез своими огромными ручищами так, что страшно было на это смотреть, казалось, что у них попросту нет шансов выжить. Остановить этот акт возмездия смогла лишь Патриция. В какой-то момент её девичья психика не выдержала, и она завизжала:
— Хватит! Оливер, я прошу тебя! Хватит! Ты не такой. Не трогай их. Ради меня.
Оливер посмотрел на свою возлюбленную. Через мгновение из его рук выскользнуло тело едва живого Массимо. Патриция бросилась к нему, чтобы убедиться, что он жив. Она нежно приподняла его голову и погладила по волосам. Немой, будто парализованный, провожал глазами каждое её движение, и с каждой секундой его лицо всё сильнее превращалось в олицетворение тоски и отчаяния. Он впился в неё вопрошающим взглядом, «Почему?» В очередной раз никому ничего не нужно было переводить.
— Я люблю его, — холодно сказала Патриция, прижимая к груди тело Массимо.
Этот выстрел оказался намного болезненнее. Оливер выпрямился, закинул голову вверх и громко втянул воздух. Ярость и адреналин отступили. Вернулась скорбь и тоска. Он попятился, не находя ничего, на что можно было бы опереться, пока, наконец, его плечо не наткнулось на стену, по которой немой сполз и застыл в неестественной позе.
Иффридж не мог на всё это смотреть. Он не понимал, почему жизнь так несправедливо лишила Оливера всего, что он заслуживает. Ему хотелось поскорее с этим покончить.
— Прости, Патриция, но мы не можем их отпустить.
— Я знаю. Вы их убьёте?
Иффридж подошёл к братьям с пистолетом в руке. В сознании был только Массимо. Присев к нему на корточки, глядя прямо в глаза он, едва сдерживая злобу, ответил:
— Ну, ты что, мы же не звери!
— Нет. Чёрта с два! Лучше пристрелите. Я не собираюсь лежать в морозилке, словно кусок мяса, — захрипел Массимо.
— У тебя нет выбора. Мне вот только одно интересно. Зачем ты всё это устроил? Ты ведь мог пришить нас ещё тогда, в том подвале.
— Не хотелось руки марать, — словно цепной пёс, зажатый в угол, рычал Массимо.
Он уже наверняка ничего не видел, Оливер здорово поработал над ним глаза затекли, губы были в крови, на скулах наливались гематомы. А судя по тому, с каким трудом он дышал, у него было сломано несколько рёбер.
— К тому же какой от вас прок, от мёртвых? А за моренных мне бы полагалась небольшая премия, — закончил свою мысль Массимо.
— Кто тебе за это платит?
— Это задание сверху. Там такие люди замешаны. Вы попали, ребята… — сказал он и закашлялся.
— Неужели тебя не заботят судьбы всех этих людей?
— Какая судьба? Нищих, безропотных червей, выпрашивающих мешок муки? Плевал я
