class="p1">— Ха! ха! А кто же будет у нас играть? Ха! ха! ха!
— Я буду играть, — сказала Марья Александровна, — извините меня, — обратилась она ко мне и затем быстро пошла к весьма старому и разбитому фортепьяну, который стоял в углу комнаты.
— А кислый солдат должен танцевать за даму сам с собой, — присудила Скольчикова.
— Ха! ха! ха! ха! Браво! браво! браво! браво! — И хохотушка неистово хлопала в ладоши.
Марья Александровна начала играть кадриль из Цампы (это была модная кадриль в то время), и мы все принялись танцевать под неудержимый хохот Софьи Петровны.
У Лазуткиных я обедал и просидел часов до семи. Явился Красковский и еще один офицер — Ленштуков. Разговор опять повернул на возможность нападения, но Красковский положительно отвергал эту возможность.
— Помилуйте!.. — говорил он. — Если бы они напали, то напали бы три года тому назад, а не теперь, когда почти все нам принадлежит…
— А скажите: будет бал? — перебила его Софья Петровна.
— Еще бы, разумеется будет на днях, послезавтра. Это решено и подписано.
И опять пошли рассуждения о том, как устроить бал, где его устроить, пригласить ли музыку из штаба или довольствоваться оркестром Т… карабинерного полка.
— Послушайте, господа, это настолько важно, — вскричал Винкель, — что необходимо узнать мнение всех.
— Теперь все у Боровикова. Там с утра игра идет.
— Так надо отправиться к Боровикову и переговорить.
— Позвольте, я схожу, — вызвался я, — и разузнаю.
— Что же? Иди!
— Ступайте! Ступайте! — вскричала Ольга Семеновна. — По крайней мере, никто из нас не прокиснет. А то с вами везде кислятиной пахнет. Не правда ли, здесь, господа, кислым пахнет? — И она, сделав гримаску, начала нюхать воздух.
— Ваш нос в этом случае может считаться авторитетом, судя по величине. — И я низко поклонился ей.
— Как это благородно и вежливо смеяться над физическим недостатком дамы!
— Не менее похвально смеяться и над душевными недостатками мужчины.
— Господа, господа! — вскричал Корбоносов. — Это после, потом шпильки заколачивать друг другу. Отправляйся подобру-поздорову, марш! — И он выхватил папаху у меня из рук, нахлобучил ее мне на глаза, повернул меня и с усердием толкнул в спину.
Я вышел.
Сырой, прохладный воздух пахнул мне в лицо. Моросил маленький дождик. Все небо было закрыто сплошной темной пеленой, и в восьмом часу была уже темная ночь.
В ее сумраке шло какое-то движение. Около стен и на стенах стояли молча люди, чего никогда не бывало. Но я помню, что, занятый тогда своим поручением, я не обратил на это особенного внимания.
У Боровикова были и двери, и окна настежь. И было до того накурено, что не один, а десять топоров можно было свободно повесить.
Я попал в тот момент игры, когда лица игроков бледнеют, глаза разгораются или меркнут, одним словом, когда идет для кого-нибудь критическая, роковая ставка: на весь куш или va bank!
Разумеется, вмешиваться в такую критическую минуту с моим поручением было совсем нецелесообразно, и я отретировался к небольшой группе из трех офицеров, которые сидели в уголку, в стороне.
Это были уже пожилые люди, подполковники и штабс-капитаны, так что я подошел с маленькою нерешительностью, как обыкновенно подходит подчиненный к его начальству, вытянувшись в струнку и приложив руку ко лбу.
— Послушайте, — вскричал подполковник Штурм, — вы не знаете: ваша рота на местах?
— Ничего не знаю, ваше благородие. Я сейчас только от Лазуткиной.
— Надо быть готовым, молодой человек, надо быть готовым.
— А что случилось, смею спросить ваше благородие?
— А то случилось, что мост на Алаганке сожжен (там был деревянный мост) и мы отрезаны. Помощи ниоткуда, и если из Бурной (это была ближняя к нам крепость) не придет к нам на помощь батальон Т… карабинерного полка, то мы все будем уничтожены, поголовно все…
— Как следствие нашей неосмотрительности, прибавьте, — вскричал майор Кустиков и начал выколачивать трубку о подоконник. — Помилуйте! Только и твердили, что нападения не будет, нападения не будет! Да позвольте вас спросить, где на всем Кавказе мы держимся как следует на военном положении? Укажите мне хоть одну крепостцу, в которой мы не спим. Спим месяц, два, три, четыре, а затем просыпаемся… и в экспедицию! Потреплем, сожжем два-три аула и назад — опять в крепостцу спать! А те аулы, которые изъявили покорность, отстраивают то, что было сожжено, и глядь! Опять воюют с нами…
— Как же нужно делать по-вашему? — осведомился штабс-капитан Назойкин.
— А так-с. Разбили аулы, захватили кусок земли и займи ее и перенеси сюда операционную линию.
— Да это невозможно!
— Нет-с, возможно!
— Нет! говорю вам, невозможно, потому что…
Не знаю, какое бы доказательство привел майор, но слова его были прерваны резким криком на игорном столе:
— Вы подлец, милостивый государь! И таких шулеров честные люди по роже бьют!
И вслед за тем треснул резкий удар полновесной пощечины.
Мы все бросились к столу.
У стола стоял Струпиков, весь красный, и зажимал правую щеку.
— Как вы смеете драться! — кричал он дрожащим голосом. — Как вы смеете бить чиновника комиссариата!
— А вот мы тебе покажем, как мы смеем! — вскричал капитан Борбоденко и в одно мгновение растолкал всех и подскочил к Струпикову с чубуком.
Рослый, крепкий, черный, с громадными бакенбардищами, он был чуть не целой головой выше Струпикова.
Он налетел и с размаху хватил Струпикова чубуком.
Чубук разлетелся вдребезги.
— Караул! — закричал комиссариатский игрок.
— Погоди, вот я тебе покажу, как надо пищать! — И плечистый, коренастый Тручков схватил со стола шандал и подлетел к Струпикову.
Трах… и он полетел на пол.
— Карау-у-ул!
Стол опрокинули… свечи, мелки, карты, бутылки, стаканы — все со звоном полетело на пол. Все смешалось в безобразную кучу, в которой раздавались удары и отчаянный, хриплый, жалобный голос Струпикова:
— Ка-р-р-а-у-у-л! Ка-р-р-р-а-у-ул!..
Вдруг нежданно-негаданно грохнула пушка, так что все стекла задребезжали. Все вскочили, вытянулись и застыли от изумления.
Но тотчас же, вслед за этим пушечным ударом, раздалась резкая трескучая дробь барабанов, которые отчаянно забили тревогу.
Все бросились к дверям, сталкивая и опрокидывая друг друга, и не успели еще выскочить из дверей, как загремел новый оглушительный удар из пушки, и вслед за ним захлопал беглый батальонный огонь.
«Вот она, пошла потеха!» — подумал я, и какая-то бешеная, пьяная радость захватила дыхание. Помню, мне захотелось броситься в сечу, в самую горячую свалку.
Но я был без карабина и бегом полетел за ним домой.
Дождик по-прежнему моросил. Кругом был темный,
