— Ну-ка, Фернандо, — обратился к одному из них Коста, — сходи узнай, идут сюда перекупщицы или нет.
Вообще-то это было излишне — торговки, конечно, уже спешили на рынок. Едва не теряя сознание, он тяжело опустился на прилавок рядом с рыбой. Фернандо растерянно оглянулся и ушел, сунув руки в карманы, подшибая ногой невидимые камушки.
Мимо, как и каждый вечер в течение последних пяти лет, всегда в одно и то же время и в сопровождении тех же двух приятелей, проходил доктор Росас. Он только что продемонстрировал им свое последнее приобретение — украшенную надписью зажигалку.
— Как я уже говорил, меня восхищает в них трезвый взгляд на вещи. Вот, например, возьмите мой случай. Я пытаюсь дать разговору определенное направление, я страстно вздыхаю, беру ее за руку, а потом говорю: «Как тут романтично! Эти места просто очаровывают, где бы вы ни были, вас вечно тянет сюда». — «Было бы еще романтичнее, — говорит она, — если бы в туалете хоть изредка спускалась вода». Вот это я и называю трезвым взглядом. Нам это не свойственно. — Доктор умолк. — Простите, я должен взглянуть на эту рыбину.
Он подошел к Косте.
— Ничего себе! Очень недурна. Дала тебе жару? Похоже, тебе крепко досталось.
— Кажется, я оглох, — сказал Коста.
Росас подошел поближе и заглянул ему в ухо.
— Ну конечно! Лопнула барабанная перепонка. Ничего страшного, если вовремя принять меры. Умойся-ка да приходи ко мне в кабинет.
— Спасибо, — отвечал Коста, — вот только сбуду с рук эту рыбу.
Росас пощупал у Косты пульс.
— Ведь на ногах не стоишь! Пульс еле прощупывается. Лучше пусть рыба подождет.
— Да нет, я ничего, — возразил Коста, — добрался сюда своим ходом.
— Вот, полюбуйтесь, — обратился Росас к своим друзьям. — Ему, видите ли, сейчас не до того. И все они такие. А потом подхватывают какую-нибудь инфекцию, которая укладывает их в постель на месяц, и тут уж другая песня: «Что же вы меня не предупредили, доктор?» Ну как знаешь, — сказал он Косте. — Ты в любой момент можешь потерять сознание, имей это в виду. Дело твое, но ты сам себя доконаешь.
Доктор и его спутники пошли дальше.
— Лечить их — пустое занятие, — продолжал Росас, — они готовы ковылять на сломанной ноге, лишь бы сэкономить десяток песет.
Коста, страдая от боли, с трудом сдерживая нетерпение, увидел мальчишку, которого послал за перекупщицами.
— Ты сказал им, чтобы поторапливались?
Но мальчишка буркнул что-то, чего Коста не расслышал, и, скорчив от смущения рожу, убежал в другой конец улицы, где шумно веселились его приятели.
Коста закричал ему вслед, и от напряжения ухо снова пронзила боль. Он зажал его ладонью, а когда отнял руку, она оказалась в крови.
Кто-то из рыбаков бросил, не глядя на Косту:
— Он сказал, их никого нет дома.
Где-то в пространстве еще чей-то голос произнес:
— Энграцию срочно вызвали к умирающей сестре. Сеньору Лючию увез на машине в Барселону свояк на крестины.
Коста повернул голову, и третий голос произнес у него за плечом, словно поймав его врасплох:
— А у Лолы, похоже, будет выкидыш. — И прибавил, словно продолжая разговор не с Костой, а с кем-то другим: — Бедняжка, ей даже за нуждой не разрешают вставать с постели.
Коста заставил себя подняться и пошел, нетвердо ступая, смущенный тем, что рыбаки сторонились, давая ему пройти. Лола жила наискосок от рынка и поэтому, когда приносили улов, обычно оказывалась у прилавка первой. Обычно дверь ее дома была открыта и днем и ночью. Он подергал ручку, постучал ногой в дверь и громко позвал через замочную скважину. Изо всех окон высунулись головы. Шедшие за Костой по пятам ребятишки опасливо остановились посреди улицы. Рыбаки на рынке оставались на своих местах и только исподтишка наблюдали за ним. Он снова подергал дверную ручку, над головой у него заскрипели, отворяясь, ставни, на балконе появилась разгневанная старуха и крикнула:
— Пожалуйста, потише — ведь в доме больная!
Он повернулся, и ребятишки бросились врассыпную. Он не раз видел, как они точно так же разбегались, услышав ругань идиота, который, убежав с чердака, где его держали взаперти, прыгал по улице, расстегнув штаны и корча рожи.
Коста добрался до прилавка и, взяв рыбу за жабры, поднял ее. С минуту он стоял в полной растерянности, не зная, что предпринять. И внезапно ответ нашелся. Он увидел, что позади толпы движется, стараясь не привлекать к себе внимания, Сервера, заведующий муниципальным холодильником. Снова бросив рыбу на прилавок, Коста направился к нему.
— Эй, Сервера! Слыхал, какую я поймал рыбу? И дала же она мне жару! Вот что, видно, старик, ее сегодня ночью продать будет несподручно, так что давай сунем ее до утра в холодилку, если ты не против.
В худшем случае он получит нужную сумму завтра утром, осилит как-нибудь шесть миль до шоссе, а там уж кто-нибудь подбросит его в Барселону.
Лицо у добряка Серверы вытянулось, перед Костой стоял маленький, грустный, припертый к стене Понтий Пилат.
— Боже ты мой, дело-то ведь в том…
— Мне надо сходить к доктору, чтоб меня немного подштопали. Не стал бы тебя торопить, да ведь сам видишь, что у меня с ухом. Перед глазами все плывет…
— Да дело-то в том… разве ты не знаешь? На заводе поломка, и льда нету. Ведь мы же от завода зависим, а там поломка — вот потому и нет льда. Ни кубика. Короче говоря, завод не работает, и льда нет.
Коста беззвучно шевелил губами, пытаясь что-то сказать.
— Положить ее в камеру мы, конечно, можем, — горестно сказал Сервера. — Безусловно, можем. Ключи-то, вот они, я их всегда ношу при себе. Вот этот большой от холодильника. Отпереть его ничего не стоит. Ты не думай. Да только ведь безо льда она к утру все равно протухнет.
На мгновение голову Косты затопила звенящая тишина, и, словно отвечая на какое-то невысказанное возражение Косты, Сервера добавил:
— Я знаю, что лодки вышли в море за сардиной, но, если, с божьей помощью, улов будет, его повезут продавать в Пуэрто-де-ла-Сельва.
В голове у Косты помутилось: ему вдруг представилось, что где-то в кромешной тьме бурным потоком мчится темная река, унося с собой водоросли и гальку. Мавританская башня как бы осела, стряхнув тонкий слой пыли. И пища в животах у людей, глазевших на него, протиснулась немног о дальше в своем движении по кишечнику. Что-то причиняло ему боль, но что именно, он никак не мог вспомнить.
Слишком много музыки зазвучало вдруг в воздухе, и звуки тут и там падали на землю ленивым летним дождем. Музыка стала громче, и в мозгу у Косты что-то плавно встало на свое место — он узнал Каньядаса, гостиничного слугу, исполнявшего самые разнообразные поручения. Он приближался, наигрывая на гитаре. Каньядас все время играл роль — он усердно изображал из себя испанца, который, по его представлению, отвечал бы запросам иностранных туристов; сейчас он направлялся к вытянутому крылу гостиницы, чтобы развлечь серенадами молодых иностранок, обитавших в пропахших кухонным чадом номерах. Остановившись, он убрал с лица выражение томности и печали и пропел несколько строчек из Верди:
