Матушка Блэссинг бросила Майе коробок спичек.
— Зажги-ка несколько свечей.
Встав на колени, ирландка надавила на выцветшую панель в гладкой дубовой поверхности пола. Панель приподнялась — под ней была веревочная ручка.
— Вот так. Отойдите-ка.
Не вставая с колен, матушка Блэссинг потянула за ручку. В полу открылся люк — стали видны каменные ступени, ведущие вниз, в темноту.
— Что-то я не понимаю, — сказал Габриель. — Мой отец здесь в тюрьме сидит?!
— Разумеется, нет. Бери свечу, спускайся — сам убедишься.
Приняв у Майи свечу, Габриель обошел матушку Блэссинг и ступил на каменную лестницу. Стены подвала были выложены кирпичом, а пол — усыпан гравием. Внизу стояли пластмассовые ведра с железными ручками. Из них, наверное, монахини поливали огород летом.
— Эй, — позвал Габриель.
Никто не ответил.
В одной из стен Странник заметил дверь. За ней оказалась совсем уж маленькая комната. У Габриеля возникло чувство, будто он прибыл в морг опознать труп: на каменной плите лежало тело, накрытое хлопковой простыней. Постояв у плиты несколько секунд, Габриель одернул покрывало и увидел под ним отца.
Скрипнули дверные петли — вошли Майя с матушкой Блэссинг. Обе несли по свече. На стенах заплясали тени Арлекинов.
— Как… Когда он умер? — спросил Габриель.
Матушка Блэссинг закатила глаза, будто не могла поверить, что Габриель настолько несведущ.
— Приложи ухо к его груди — услышишь сердцебиение. Один удар в десять минут.
— Габриель ни разу не встречал других Странников, — пояснила Майя.
— А, ну теперь встретил. Твой отец в таком состоянии уже несколько месяцев. Что-то случилось. Мэтью мог остаться в том месте, куда попал, если оно ему понравилось. Или же оказался в ловушке и не может вернуться.
— Сколько он может так продержаться?
— Если погибнет в другом измерении, его тело тоже умрет и истлеет. Если выживет, но не вернется, тело продолжит стариться. Однако было бы неплохо, если б он там погиб. — Ирландка сделала паузу. — Я бы смогла наконец убраться с этого проклятого острова.
Отвернувшись от отца, Габриель шагнул к матушке Блэссинг.
— Можете покинуть остров хоть сейчас. Убирайтесь к черту!
— Я охраняю твоего отца, Габриель, и готова умереть за него. Но не жди, что я стану ему другом. Мой долг — оставаться спокойной и рассудительной. — Пристально взглянув на Майю, матушка Блэссинг вышла из комнаты.
Габриель не помнил, сколько простоял у тела отца. Он столько преодолел и все ради того, чтобы найти пустую оболочку! От разочарования часть разума отказывалась верить увиденному. Габриель, будто ребенок, захотел проделать все заново: выбраться наружу, потом войти в кладовую, открыть люк, спуститься — и чтобы концовка была иной.
Майя накрыла тело Мэтью Корригана простыней. — Темнеет, — сказала она. — Надо бы найти остальных.
Габриель не пошевелился.
— Мы с Майклом жили ради этого мига. Перед сном разговаривали, обсуждали, как представляем себе встречу с отцом.
— Не волнуйся, он вернется. — Взяв Габриеля за руку, Майя вывела его из комнаты. Снаружи похолодало. Солнце опускалось за горизонт.
Они вошли в хижину-кухню, где было по-домашнему тепло и уютно. Полная монахиня-ирландка, сестра Джоан, как раз закончила выпекать ячменные лепешки и укладывала их на поднос вместе с различными джемами. Сестра Рут — монахиня постарше, в очках с толстыми стеклами — суетилась, разбирая привезенные припасы. Открыв печь, она подбросила в огонь несколько кусков торфа, которые тут же занялись темно-оранжевым пламенем.
Со второго этажа по лестнице быстренько спустилась Вики.
— Габриель! Что там?
— Позже расскажем, — ответила Майя. — Пока неплохо бы выпить чаю.
Расстегнув «молнию» на куртке, Габриель сел на скамейку у стены. Обе монахини уставились на него.
— Мэтью Корриган — твой отец? — спросила сестра Рут.
— Да.
— Для нас было честью с ним познакомиться.
— Он великий человек, — сказала сестра Джоан. — Великий…
— Нам чаю нальют? — отрезала Майя, и все замолчали. Через несколько секунд Габриель уже держал холодными руками чашку горячего чая. Повисла напряженная тишина. Наконец вошли с коробками в руках еще две монахини: сестра Морин — та самая низенькая ирландка, что молилась у часовни, — и сестра Фаустина — из Польши, она говорила с сильным акцентом. Распаковывая коробки и разбирая почту, они вчетвером принялись весело щебетать, позабыв о гостях.
Из имущества бедным клариссам позволялось иметь только нательные кресты. На острове не было ни водопровода, ни электричества, монахини наслаждались простыми радостями жизни. На обратном пути от пристани сестра Фаустина нарвала розового вереска и теперь раскладывала его на краешке каждой тарелки. Рядом с ложкой ирландского масла и горячими лепешками трава смотрелась великолепно, будто мазок краски истинной красоты. Монахини обставили все как в изысканном ресторане, но в этом жесте не было ни доли искусственности. Клариссы считали прекрасным мир сам по себе — не замечать естественной красоты значило для них отрицать Бога.
Со второго — спального — этажа спустилась Элис Чен. За ужином девочка умяла аж три лепешки и много джема.
Отсев в уголок, Майя с Вики о чем-то зашептались, поглядывая на Габриеля. Монахини попивали чай, обсуждая новости, которые узнали из почты, молились за десятки несчастных по всему миру; вспоминали, будто близких родственников, совершенно незнакомых людей: женщину, больную лейкемией, мужчину со сломанными ногами… Плохие вести монахини воспринимали смиренно, хорошие — смеясь и радуясь, будто в чей-нибудь день рождения.
А Габриель все думал об отце, накрытом белой простыней, словно паутиной в старой гробнице. Почему он до сих пор не вернулся в этот мир? Ответить сам Габриель не мог, но вспомнилось объяснение матушки Блэссинг — зачем Мэтью Корриган прибыл на остров.
— Простите, — обратился Габриель к монахиням. — Я бы хотел знать, зачем мой отец приехал сюда. Матушка Блэссинг что-то говорила о манускрипте, написанном святым Колумбой.
— Этот манускрипт — в часовне, — ответила сестра Рут. — Раньше он хранился в Шотландии, но его вернули сюда примерно пятьдесят лет назад.
— И что в нем?
— Повесть веры, исповедь. Святой подробно описал свое путешествие в ад.
— В Первое измерение?
— Мы не принимаем вашей системы и, уж конечно, не принимаем того, что Иисус был Странником.
— Он — Сын Божий, — вставила сестра Джоан.
Сестра Рут кивнула.
