— Вы представляете уже не род человеческий, а племя отвратительных всезнаек. Вы создали на своей планете какой-то чудовищный автоматический рай. Вы отдалились от природы, подчинили ее себе, заставили ее работать на износ, до самоуничтожения, вы изломали, изнасиловали ее своими открытиями. Когда вам и этого стало мало, вы выдумали в своих лабораториях новую природу, искусственную, химическую, машинную, вопреки целям и воле самой природы. Ее должна окружать тайна, ибо далеким будущим векам грозит всемогущий человек — сфинкс, голем, чей мозг и руки создадут вещи еще более страшные, ведь эти руки уже не будут принадлежать человеку…
Я ответил Сильвестру, что он сам потерял человеческий облик и в его словах нет никакого смысла. Будущий человек станет развиваться гармонически. И, кроме того, он забыл об иных мирах, о новых планетах, которые мы открываем во время космических полетов и на которые спускаются наши звездолеты. Было бы действительно грустно, если бы у человечества над головой всегда сверкало только одно солнце и никогда не взошла бы другая звезда. Если бы люди всегда были обречены возиться лишь со своей Землей, переделывать, улучшать — только ее! Но, к счастью, дух человеческий, его руки, мысль нашли новые, неизведанные области применения на далеких планетах.
Я хотел развить эту мысль, но Сильвестр, словно не слыша меня, продолжал бубнить свое:
— Все вы сегодня уже даже не помните, что это за чувства — тяжесть, усталость, боль, вы не знаете, как приятен физический труд. Вам недоступны величайшие наслаждения — ощутить вкус черного хлеба после длительной голодовки, испробовать глоток воды после утомительной дороги, уснуть обессиленным от тяжелой работы.
Вы — неженки, приравнявшие себя к богам. Не успели еще родиться, а для вас уже все приготовлено. Школы возводятся быстрее, чем успевают подрасти новые ученики, у вас есть больницы, но в них нет больных. Ваши спортивные залы, площадки, стадионы так велики, что никогда не заполнятся, у вас столько картинных галерей, столько концертных залов, столько театров, что вы устали, наступило пресыщение, отравление мозга. И никто никогда не знает, на чем ему остановиться.
Что я мог ему на это возразить? Что человек останется человеком и люди
— людьми, пока они не растеряют все человеческое. Его слова — что бы он там ни говорил — панегирик нашему времени. Он отвергает излишества и благополучие, но, кто знает, не является ли его теперешний отказ от всех благ и добровольный пост результатом вчерашней пресыщенности?
В мире все сейчас великолепно налажено, и в нем царит гармония. Каждый человек напоминает трубку гигантского органа, исполняющего симфонию о жизни на Земле. И если во время этого исполнения прозвучит фальшивая нота, что не удивительно, так как трубок — миллиарды, то одной из таких треснувших трубок является именно он, Сильвестр.
Весь мир в настоящее время стерилен. Улицы, например, опрыскивают пеной, которую затем смывает искусственный дождь. Дома сверкают яркими красками, но преобладает белый цвет, символ чистоты и здоровья.! Целая армия гигиенистов поднялась на борьбу против тех, кто оскверняет чистоту.
— А вы, — сказал я ему, — один из них. В нашем районе вы скоро войдете в поговорку: «Грязный, как Сильвестр!» Я не могу этого допустить! Я должен бороться против вас, как против поборника антиэстетических норм.
— О прекраснодушный мечтатель, — сказал Сильвестр, заметно обидевшись,
— знайте же, что грязь никогда не исчезнет с лица Земли, ибо каждая пылинка является, в сущности, частицей нашей планеты…
— О вы, осколок планеты, — в тон ему ответил я, если эти пылинки скапливаются у вас под ногтями это уже грязь, и ее надо удалить с помощью воды и щетки! Кстати, давайте вылезем отсюда. Мое обоняние отказывается воспринимать запахи, столь своеобразные…
— Никто вас сюда не звал, — ответил Сильвестр, но выкарабкался наружу.
— Если кроме длинного носа вы обладали бы еще и фантазией, вы бы заметили на том месте, куда вы забрались и которое вас так раздражает, еще и расцветшую яблоньку…
— Не напоминайте о цветущих деревьях! — разозлился я.
— К вашему сведению, господин Гигиена, все деревья вокруг посадил я! Я сделал это, чтобы улучшить структуру почвы. Весь этот сад, мой дорогой, — результат многолетних исследований проблемы, связанной с искусственными удобрениями. Если бы вы поднялись вместе со мной вверх по склону, то обнаружили бы, что чем выше поднимаешься, тем старше возраст деревьев. На каждом стволе табличка с данными — сколько азотно-фосфатных удобрений и сколько торфа пошло на подкормку деревца.
— Вы видите ряд колышков, забитых прошлой осенью? Это граница моего сада. Вы, наверное, уже догадались, что здесь — места будущих посадок. Внизу я сею, наверху собираю урожай. Черешней я угощаю птиц, грушами — окрестных мальчишек. Правда, я вынужден заботиться и о том, чтобы меня чуть-чуть побаивались.
С каждым годом я отдаю людям все больше золотистых яблок, оранжевых апельсинов и других плодов и прошу только одного — чтобы мне дали возможность продолжать мою работу. Я знаю, что в мою кожу въедается земля, но что делать — ведь я служу ей!
Зато осенью я держу в руках дивные плоды с чудесным запахом, цветом и вкусом, хотя под ногтями у меня грязь. Приходите сюда осенью, и я вас ими попотчую! Вы даже сможете сами сорвать их.
Как видите, я живу не в праздности — обществу я даю больше, чем беру от него. Так что вы, господин Гигиена, меня здесь не беспокойте. Иногда мне нужна тень, иногда — солнце. И, может быть, именно в тот момент, когда вы его от меня загораживаете. Вы сами, по всей вероятности, упали с какой-нибудь спиральной туманности. Старый гигиенист пан Шилганек, передавая вам свой район, видимо, забыл вместе с ним передать и старого Сильвестра. Я даже могу показать вам его деревце. Он должен был заранее сказать вам, что мои визитные карточки обрамлены черной каймой. Но траур под ногтями у меня — цвет не отпевания, а труда.
Короче говоря, перед этой крепостью в форме деревянной будки мне пришлось капитулировать. Слегка пристыженный, я извинился перед Сильвестром.
— Простите меня, пан Сильвестр, если я вас чем-то обидел. Шилганек действительно не совсем точно все изложил. О самом главном он умолчал, словно нарочно, чтобы я сам обжегся. Будьте здоровы, пан Сильвестр, пусть все у вас будет хорошо. Делайте свое дело, столь полезное для всех, и не сердитесь на меня…
— Да я не сержусь, — улыбнулся Сильвестр, — приходите как-нибудь, посидим, пофилософствуем. Лучше осенью, когда я собираю урожай. Я уже стар, мне нужен помощник. И, может быть, когда вам опротивеет ваша гигиена, мне удастся убедить вас в своей правоте…
