Он был прав.
Он был прав, этот малыш. Даже в том, что его сторона ниже. Большой видел, что противоположный склон действительно ниже, что за ним должна быть долина, что...
Это видел только он.
Двое еще лезли сюда.
Двое еще не знали.
Они не знали.
Они не будут знать.
Третьему было безразлично. Он даже не сопротивлялся, когда увидел Большого в падении.
Малыш успел выхватить нож, чтобы обрезать веревку, но мощный рывок двух тел скинул его в пропасть. Нелепо взмахнув руками, малыш пытался удержаться и кинул нож в скалу. Не долетев, нож стал падать, перевернулся и, как опущенный меч, сверкающим бликом упал в темноту, в снег, ставший землей братской могилы.
Глава сорок первая
Утренний сон, как белая кружевная занавеска. Ее сдергивает будильник ежедневно в семь часов. Я открываю глаза и смотрю на солнечное окно, где ветер, как щенок, мотает пузырь тюля.
Мне опять снился этот сон. В первый раз я увидел его после возвращения из санатория. С тех пор он является мне время от времени, каждый раз с продолжением и новыми персонажами, кто-то уходит из сна, кто-то приходит... Сон черно-белый, я даже во сне знаю, что именно он мне снится, потому что все остальные мои сны цветные, цветовые...
...Фотоаппарат с тусклым глазом объектива в окончании положенной набок ребристой пирамиды черной гармошки прикрыт темной накидкой и покоится на тяжелой треноге. Я стою рядом с ним, софиты дежурного освещения высвечивают павильон ателье, расставленные в два ряда венские стулья с гнутыми спинками, большое тусклое зеркало в тяжелой раме на стене и толстые плюшевые портьеры. Когда из раздергивают, то входящего как бы вталкивает поток пыльного солнечного света.
На стуле в центре павильона уже сидит тетя Паша из женской палаты, она мелко, по-старушечью, оправляет платье с кружевами, на голове у нее чепец, завязанный под подбородком в бант широкими атласными лентами. Она манит меня к себе сухим пальчиком и лукаво улыбается фарфоровыми зубами:
- Валера, сынок, ничего, что я так опоздала? Уж так торопилась, так торопилась, да ноги совсем не идут, будь они неладны. Пока сундук откроешь, пока платья достанешь, пока отгладишь, а кружева и впрямь красивые, скажи? И на все это время, время, время надо, знаешь сколько? То-то и оно. А ведь его у меня не так много и осталось, времени-то. С другой стороны, ума не приложу на что его тратить. Раньше все на людей тратила, а сейчас вроде на себя надо, а не хочется, привыкла. И что интересно получается, что не нужно мне ни денег, ни нарядов, лишь бы солнышко увидеть утром да день прожить. Спасибо, что не забыл, пригласил старуху. Ты, сынок, рюмочки обязательно припаси - я флакончик коньяка захватила с собой, уж как не выпить по случаю встречи? И народу-то сколько, гляди, гляди...
Шторы распахнулись, солнечный свет очертил темную фигуру входящего и пробился узким лучом сквозь дырку в его груди. Степан Груздев. Студент.
- Валерий, здравствуй! Слушай, я все-таки решил вступить в студенческое научное общество, о котором ты писал сценарий.
Может, встречу там свою Машу Пашину, - он широко заулыбался. - Машу Степину. И поставят мне памятник около родного Бауманского училища, я уже местечко присмотрел.
Он заметил, что я, не отрываясь, смотрю на его солнечную круглую дырочку в груди и махнул рукой:
- А это мне солнце прожгло, на юге загорал. Но ты не волнуйся, это совсем не больно, ни капельки и даже есть средство, которое здорово помогает.
Степан книгой, которую держал в руках, прикрыл, погасил солнечный лучик. Я прочитал на обложке: "Сенека".
За Груздевым стали входить мои сопалатники из диспансера.
Грузно протопал Сажин, мрачно поздоровался:
- Стулья у тебя крепкие? Выдержат? А то у меня голова тяжелая, то ли от мыслей всяких. то ли с похмелья. Пыльно у тебя тут, порядка мало. Куда садиться? Почему не распорядился? А то все, что хотят, то и творят.
Гальштейн вошел боком, как бы протиснулся в щелочку между портьрами:
- Валерий Сергеевич, здравствуйте! Мне можно пройти? А куда мне сесть? Здесь места пронумерованы? Нет? Значит, я могу сам выбирать? Как это правильно, когда сам. А как лучше фотографироваться? Стоя или сидя? Ой, я вас прошу, только в профиль не надо, можно только в анфас? А куда смотреть? А куда идти? А что делать? А как жить?
Он пошел в сторону, все время улыбаясь, непрерывно кивая головой по сторонам, продолжая безответно спрашивать...
Аркадий Комлев крепко пожал мне руку.
- С Крайнего Севера добирался, вон сколько суток в дороге, все думал, Валерий, как мне быть, что мне делать со своей женой, ты-то как поступил со своей?
- Он думал не как ему быть, а кого ему бить! - вынырнул из-за плеча Аркадия Леха Шатаев.- Здорово, пресса! Дашь кодеинчику, а то кашлять начну - все фото испорчу?! Пойти у бабки, что в центре сидит, зубы взять взаймы?
- Успокойся, Алеха, кодеин есть, - у Коли Хусаинова поверх больничной пижамы смотанная бухта веревки через плечо. - Целый мешок. Лопнул, правда. И руки надо разжать, а то свело. Мне теперь их часто сводит, как тогда на крыше. Жаль, что разжать могут только пожарные.
Леха заулыбался беззубым ртом.
- Не дрейфь, разожмем. У нас один к ящику прмерз и то отодрали.
Титов, босой, кутаясь в халат, вошел, невысоко поднимая желтые, худые ступни ног. Одну руку он втянул в рукав - так мальчишки прячут от взрослых папироски. Подошел ко мне, прижал заговорщически палец к губам и показал судорожно сжатое лезвие бритвы. Прошептал, злорадно усмехаясь:
- Не дамся я ей...
За ним под неслышную музыку плавно плыла Нина, постреливая по сторонам диковатыми глазами. Она лукаво улыбнулась мне, взмахнула рукавами и, кружа вокруг меня, сквозь стиснутые зубы, гортанно проговорила:
- Ду ю спик инглиш? Я ду, но только об этом никто не должен знать в Грузии.
За ней под руку с Надей подошел Костя Веселовский. Надя полезла в карман, достала рубль, демонстративно отдала его Косте и показала мне язык.
- Только мы, страдающие, понимаем друг друга... - она метнула быстрый взгляд на Константина, - не то, что другие, верно, Костик?
- Ты жену мою не трожь. Она тоже не виноватая. Тяжело ей без мужика, скажешь не так? Ну, ничего, вот я вернусь и покажу ей. Я всем покажу. И тебе покажу. Прикрылась бы, бесстыдница!
Я увидел, что грудь у Нади обнажена, такая круглая и ощутил на губах теплоту ее сосков.
- Нравится? - оскалился мне на ухо Семеныч, закашлялся, внимательно через очки осмотрел всех сидящих на стульях и напавился к тете Паше.
Екатерина Павловна прошла, немного виновато улыбаясь. Она гнулась в одну сторону, держа обеими руками прижатую к боку тяжелую хрустальную вазу. В вазу из бока стекала жидкость.
